Переговоры о возвращении евреев в Синайскую пустыню, куда их древние предки бежали от египетских фараонов, закончились в ту роковую весну 1903 года, когда в стране российских фараонов про­изошла новая катастрофа: кишиневская резня. Идея исхода из рос­сийского Египта, хотя бы в пустыню, стала на очередь дня. Герцль почувствовал сильную потребность заглянуть в дом рабства — съез­дить в Россию и убедить фараонов, что им выгодно содействовать исходу Израиля по плану сионистов. Официальная цель его поездки состояла в том, чтобы просить об отмене репрессий против сионист­ской партии, принятых тогда министром Плеве, но имелось в виду и нечто большее: побудить петербургское правительство к диплома­тическому содействию сионистам в их переговорах с турецким пра­вительством. В начале августа Герцль прибыл в Петербург и имел несколько бесед с Плеве. Он успел убедить подозрительного мини­стра-жандарма, что «содействие сионистскому движению совпа­дает с интересами русского правительства». Плеве ответил, что русское правительство сочувствует сионизму, поскольку он ведет к усилению эмиграции евреев из России, но будет преследовать его, если движение будет направлено к национальному объединению евреев в самой России. Герцль покинул Петербург с очень слабыми надеждами...

А между тем наступило время шестого конгресса сионистов в Базеле (23-28 августа 1903 г.). Нужно было хоть чем-либо смяг­чить горечь от неудач политического сионизма. И вот Герцль хва­тается за новую соломинку. Английский министр колоний Иосиф Чемберлен предложил уступить евреям по «чартеру», на правах внутренней автономии, землю в британских владениях Восточной Африки, в полудикой области Уганда. Открывая конгресс, Герцль предупредил, что речь идет не о замене Палестины какой-либо другой территорией, а только о подсобной колонизации, не­обходимой для немедленного облегчения участи бедствующих масс. Несмотря на эту оговорку, имевшую целью предупредить слишком страстные прения, они разгорелись с такою силою, что конгрессу и всей организации грозил взрыв изнутри. Оппозиция, в которой преобладали делегаты из России, доказывала, что про­ектом Уганды отменяется конституция сионизма — Базельская программа, где говорится только о Палестине, что новый путь есть «сионизм без Сиона», что вожди являются предателями народно­го дела, отступниками от национальной идеи. Герцль, Нордау и другие западные лидеры твердили, что Уганда есть только «при­ют для ночлега» (Nachtasyl — выражение Нордау), что это «поли­тический путь» к Сиону и что неудобно отвергнуть великодушное предложение Англии. После крайне бурных прений был постав­лен на голосование вопрос об условном принятии английского предложения, с тем чтобы предварительно была послана в Уганду экспедиция для исследования страны. Голосовали поименно, и каждый делегат должен был отвечать: ja (да) или nein (нет). Из 500 делегатов только 185 ответили «нет». Исход голосований произ­вел потрясающее впечатление на оппозицию. Все делегаты этой группы (Neinsager) демонстративно покинули зал заседания; мно­гие громко плакали. Было что-то глубоко трогательное в этом вол­нении людей, прибывших из страны погромов и плакавших над крушением надежд на новую жизнь в Палестине. Раскол сионист­ской партии казался неминуемым. На конгрессе Герцлю удалось предотвратить эту опасность. Он с пафосом заявил в своей заклю­чительной речи: «С этого места заявляю и лично ручаюсь, что ничто не будет изменено в Базельской программе, созданию которой я содействовал. Если забуду тебя, Иерусалим, да отсохнет моя пра­вая рука!»

Клятва вождя несколько успокоила отчаявшихся палестинцев, но после разъезда с конгресса они решили организовать свои силы для противодействия угандскому проекту. Организатором их был энергичный деятель российских «Ховеве Цион» и член исполнитель­ного комитета сионистской организации Менахем Усышкин. В сво­ем воззвании к членам партии Усышкин бросил западным вождям упрек, что они «ослеплены политиканством и дипломатией». Вместе с другими оппозиционными членами исполнительного комитета он устроил в Харькове совещание, которое послало Герцлю ультима­тум: отказаться от африканского проекта еще до созыва следующего конгресса. Это вызвало негодование среди сторонников Герцля и глубоко оскорбило самого вождя. Чтобы на деле доказать свою вер­ность идеалу Сиона, Герцль возобновил свои дипломатические по­пытки в Константинополе, рассчитывая, что султан станет уступ­чивее, если узнает о готовности Англии дать «чартер» сионистам. В начале 1904 года Герцль ездил в Рим, где представился итальянскому королю Виктору-Эмануилу и заручился его сочувствием к сионизму; он имел беседы с кардиналами и самим Папой Пием X, которых заверил, что сионисты не имеют в виду присвоить святые места в Палестине.

Герцль лихорадочно метался во все стороны, спасая свой иде­ал, но он работал уже из последних сил. Непрерывный труд и волне­ния в течение ряда лет надорвали его здоровье: у него появились при­падки сердечной болезни. На конференции большого Акционскомитэ в Вене (апрель 1904 г.) состоялось примирение между оппозицией и вождем партии, но больное сердце уже не поддавалось психическо­му лечению. 3 июля (20 Таммуза) 1904 года Теодор Герцль скончался на курорте близ Вены. 44 года прожил он, и из них последние десять отдал всецело на служение родному народу. В эти годы он горел од­ной идеей — и сгорел. Он имел двойника в еврейской истории: Соло­мона Молхо. Как Молхо пришел к своим гонимым братьям из среды религиозных марранов XVI века, так пришел Герцль из среды наци­ональных марранов XIX века. Подобно Молхо, который одновре­менно произносил мессианские проповеди в синагогах и вел пере­говоры об освобождении Палестины от турок с Римским Папою и германским императором, Герцль-публицист организовал партию и вел дипломатические переговоры со всеми потентатами Европы.

Экзальтированный мистик XVI века был сожжен на костре инквизи­ции; Герцль сгорел на жертвеннике, им же для себя воздвигнутом, в огне политической борьбы. С ним кончилась героическая эпоха сио­низма, одна из красивейших в истории еврейских мессианских дви­жений. Если б Герцль дожил до эпохи после мировой войны, до Бальфуровской декларации, английского мандата на Палестину и арабс­кого террора, он мег бы поверить, что его утопия становится реаль­ностью, но он едва ли мог бы признать, что предлагаемое ныне Анг­лией миниатюрное еврейское государство соответствует идеалу, на­рисованному им когда-то в «Еврейском государстве» и в утопичес­ком романе «Altneuland.

Политический сионизм не давал ответа на национальную про­блему во всей ее широте. Будучи по рождению продуктом реакции против антисемитизма, стремясь утолить боль оскорбленного еврей­ского сердца, он обладал всеми свойствами доктрины по существу мессианской, рассчитанной только на субъективные силы веры и воли. «Если вы захотите, это не будет сказкой», — говорил Герцль, веривший, что при чрезвычайном напряжении народной воли мож­но превратить сказку еврейского государства в действительность. На вопрос, что будет с еврейством, если внешние препятствия и чужая воля не будут преодолены силою народной веры и воли, политичес­кий сионизм не давал ответа. Исторически мыслящие умы не могли мириться с этим условным национализмом, противоречащим опыту двух тысяч лет: вы будете нацией только в Сионе, а в диаспоре вы обречены на растворение в окружающем мире. Действительное ре­шение еврейской проблемы должно было основываться не на впе­чатлениях одной эпохи, лично пережитой данным поколением, а на историческом опыте всех веков. Нужно было углубить и расширить проблему, включить ее в цепь исторической эволюции. В этом отно­шении первым коррективом к политическому сионизму явился ду­ховный или культурный сионизм Ахад-Гаама.

Ахад-Гаам (Ашер Гинцберг, 1856-1927) начал свою деятель­ность в промежуток времени между появлением палестинофильства и политического сионизма. Выйдя из хасидских кругов Украины и пройдя весь круг еврейских знаний, он дополнил их общеевропейс­кими знаниями и был приверженцем научной философии эволюцио­низма. В 80-х годах он поселился в Одессе и близко сошелся с первы­ми идеологами палестинофильства Лилиенблюмом и Пинскером. Он примкнул к организации «Ховеве Цион», но очень скоро проложил свой путь в национальном движении. В 1889 г. он под псевдонимом «Ахад-Гаам» (Один из народа) выступил в газете «Га-мелиц» со ста­тьей, в которой доказывал, что палестинофильство шло до сих пор «не тем путем» (статья так и озаглавлена: «Lo ze haderech»), каким следовало идти. Недостаточно провозгласить лозунг заселения родной земли и ждать спасения от отдельных групп колонистов и их покровителей, а необходимо превратить это в живое стремле­ние всего народа, возбуждая в нем волю к возрождению вообще. Прежде чем приготовить страну для народа, нужно приготовить народ для страны, для свободной национальной жизни. Мысль о необходимости развития национального самосознания через па­лестинский идеал лежала в основании образовавшегося в Одессе, под главенством Ахад-Гаама, кружка «Сыны Моисея» («Бне-Моше»). Этот кружок, развившийся потом в небольшую лигу масонского типа, имел свои ложи в разных местах (1889-1897). В программе лиги гово­рилось: «История евреев во время рассеяния, особенно в после­днее столетие, доказала, что мы не можем жить среди чужих наро­дов одновременно как люди и члены особой нации, участвовать во всех областях гражданской жизни и оставаться народом само­бытным по воззрениям и нравам. Горе нам и в плохие и в хорошие времена! Бедствия портят наш человеческий характер, а благопо­лучие — наш национальный дух; первые внушают другим презре­ние к нам, а второе внушает нам самим презрение к собственной нации. Перед нами путь жизни и путь смерти. Чтобы жить, мы должны строить себе особое жилище в надежном месте, в родной стране. Но прежде всего наша лига должна завоевать сердца лю­дей путем морального воздействия: она должна расширить поня­тие национальности и превратить его в возвышенный нравствен­ный идеал».

Лига «Бне-Моше», призванная подготовить поколение пусты­ни для вступления в Обетованную Землю, проявила слабую деятель­ность, но творец ее работал неустанно, все более совершенствуя свою национальную программу. Влияние Ахад-Гаама усилилось после краха панической колонизации 1891 года (§31), когда он своей «Прав­дою из Палестины» открыл обществу глаза на бесцельность ин­дивидуальной колонизации, могущей только повредить народно­му идеалу. Национальное обновление не столько в Сионе, сколь­ко через Сион — становится догмою Ахад-Гаама. В статье о Пинскере он связывает свою доктрину с идеей «Автоэмансипации» сле­дующим образом: Пинскер, призывавший вначале к образованию «надежного убежища» для еврейства на какой угодно свободной тер­ритории, был потом вовлечен в дело колонизации Палестины, но под конец жизни убедился, что и таким способом нельзя достигнуть со­бирания диаспоры, и незадолго до смерти склонился к мысли, что в Палестине можно создать только небольшой культурный центр на­ции. Ахад-Гаам развил эту смутную идею Пинскера в ясную форму­лу. «Национальный центр должен быть надежным убежищем не для евреев, а для иудаизма. Влияние такого центра на все точки окруж­ности будет обновлять национальный дух и укреплять в сердцах на­циональное чувство». Все сводится таким образом к «перемещению центра» или к созданию пункта притяжения, куда направлялись бы все центростремительные силы нации.