В неизвестном для многих, но, как я надеялся, не для меня.

Глава двадцать четвёртая. Староверы

— Зачем ты отдал Гавайские острова этому авантюристу? — набросился на меня Тропинин, когда я не удержался и за чарочкой водки похвастался удачно проведённой операцией, опустив, конечно, подробности личного в ней участия.

— Но Лёшка, это была твоя идея — наложить лапу на всю северную часть Тихого океана. А Гавайские острова — отличный форпост.

— Так ведь я имел в виду нашу лапу, а ты отдал острова поляку, да ещё с амбициями туземного монарха. Будет тебе Полонезия вместо Полинезии.

— Брось. Во-первых он оказался не поляком, а австрияком, или даже венгром, а то и словаком. Во-вторых, иностранцев в его компании раз два и обчелся. Он сам, швед какой-то и немец ещё или латыш. А сотня людей, что с ними пошли, обычные промышленники и ссыльные. Если им удастся осесть на островах, эта сотня возобладает. К тому же, если подумать, он такой же поляк или австрияк, как я русский. В том смысле, что национальная идея для него лишь средство достижения личных целей.

— Вот-вот, личных, — буркнул Тропинин. — И куда заведут его эти цели?

— Не знаю, — я усмехнулся. — Быть может заделается туземным королем. Нам это даже на руку будет. Ну а уж если устроит какое-нибудь непотребство, поедем туда и устроим ему Пёрл-Харбор.

Меня больше беспокоит, как бы он не отдался вместе с островами каким-нибудь французам. Ушлый товарищ. Но нам бы день простоять, да ночь продержаться. Французам очень скоро станет не до колоний.

Разговор проходил в кабаке Тыналея, который мы поставили на Чукотской улице в двух шагах от питейного заведения Бичевина. Люди хоть и с трудом обходились без выпивки на промыслах или во время походов, но в городе требовали своё. Было бы глупо завозить спиртное из империи, где на него наложили лапу всевозможные откупщики и целовальники. Ещё менее разумно было покупать пойло сомнительного качества у контрабандистов, или платить втридорога голландцам (хотя и от импорта я полностью не отказывался). А после того, как торговлю спиртным открыл Бичевин, мне не оставалось ничего другого, как составить ему конкуренцию.

Нижний этаж дома отвели целиком под кабак. Наличной монеты у населения почти не водилось, а потому всё выпитое заносилось в большую амбарную книгу и вычиталось из заработка при расчёте. Кабаком заведовал Тыналей. Я назначил его на это дело исключительно из-за имени. И со временем собирался раскрутить бренд, создав сеть похожих заведений в каждом нашем городке. Пока же только над этим входом висела доска с именем и изображение пузатой бутылки.

А вот заведовать производством я поставил едва ли не единственного трезвенника по эту сторону Тихого океана — татарина со странным именем Незевай. Он сам настаивал, что это именно имя, а не прозвище, и что к призыву не считать ворон, оно отношения не имеет. Кроме отвращения к спиртному, татарин обладал ещё двумя положительными качествами. Он немного знал грамоту и был абсолютно честен. Где его откопал Копыто и что скрывалось в прошлом, мне так выяснить и не удалось. Но прибыв всего год назад с партией поселенцев, Незевай показал себя человеком рассудительным и вполне надёжным.

Несмотря на скромный статус заведения, вокруг возникла целая индустрия с относительно высокотехнологичным оборудованием. Со стороны двора к кабаку примыкали длинные корпуса, в которых хранили зерно и готовили солод. Там же его сушили в специальных печах, мололи и ставили бродить. В кирпичном одноэтажном флигеле мы установили дистиллятор, где выгоняли спирт. А в огромном по нашим меркам погребе поставили большие дубовые бочки из-под испанских вин. Сейчас в них дозревала первая партия виски. Пока же мы пили обычную водку или оригинальный голландский джин.

Водку мы готовили путем двойной перегонки с отсечением головы и хвоста. Некондицию Тропинин использовал для экспериментов — пытался произвести краски, тушь, чернила, горючие смеси и прочие полезные жидкости. Полуфабрикат мы пытались очистить различными способами, но без костяного угля и ректификационной колонны выходило не слишком здорово. За неимением ареометра доводить продукцию до классических пропорций приходилось эмпирическим методом, то есть на вкус. Технологической вершины, что назовут позже «хлебным вином», наша водка так и не достигла, но всё же превосходила качеством стандартное отечественное пойло и, пожалуй, могла конкурировать с Бичевинским продуктом.

Если подумать, то кабак стал едва ли не единственным технологичным производством, которое быстро стало рентабельным. Кирпичный заводик, карьеры, строительная компания и верфи прибылей не приносили, если не считать удачного заработка на заказах Бичевина. Но иркутский купец не мог накачивать экономику деньгами в одиночку, а мои заказы пока что проходили по линии взаимозачетов, ведь я снабжал колонии продовольствием и большинством потребительских товаров. На их приобретение и уходила большая часть начисляемой людям зарплаты.

Тропинин некоторое время дулся на меня из-за истории с Беньовским. Потом заказал себе ещё водки, но пить не стал. Отодвинул кружку и о чем-то задумался.

— Почему ты не зовешь сюда старообрядцев? — спросил вдруг он.

— Староверов? — переспросил я.

Староверы, если говорить о них как о движении, меня не особенно привлекали. Эти сообщества были себе на уме, обособлялись не только от мирян, но и друг от друга. И все жутковатые истории про самосожжения не прибавляли очков. Даже если их переманить сюда, то в развитии колоний их участие сможет проявляться лишь постольку поскольку.