Лязгнул металлический засов, и Тилтинь остался один. Когда глаза привыкли к темноте, пастор увидел широкую скамью и со стоном опустился на нее.

Прислонившись к стене, он долго смотрел в темноту.

Перед его взором проплывали, сменяя друг друга, Бриедис, Аркашка, Гоппер, Грамматиков, чекист в кожанке… Он слышал их голоса — то спокойно-покровительственные, то иронические, то властные. Из-за этих видений пастору стало необыкновенно жаль себя, своей растерзанной неудавшейся жизни, и он горько заплакал, повалившись на скамейку.

Слезы не смыли тяжелых мыслей. Пастор вдруг представил, как его ведут на расстрел, как завязывают ему глаза и… Нет, дальше он не мог оставаться в одиночестве! Вскочил, подбежал к двери и яростно забарабанил в нее кулаками:

— Откройте! Откройте! Я требую допроса! Слышите?! Допросите меня?

Он кричал что-то совсем бессвязное, но ответом ему была гробовая тишина. Ни один звук не нарушал мертвого покоя дома. Вконец обессиленный, пастор свалился на пол и забылся в, тяжелом кошмарном сне.

Проснулся он от яркого света, бившего в глаза. Поднял голову и увидел ненавистную фигуру чекиста в кожанке. Маленьким фонариком он освещал лицо Тилтиня.

— Что же вы, батенька, на полу? — неожиданно приветливо сказал чекист и помог пастору подняться. — На скамейке ведь удобнее.

— Я требую… требую, чтобы мне объяснили, по какому праву меня держат… держат здесь… без… без… Я спрашиваю, почему…

— Здесь спрашиваем мы, — не? дал ему договорить чекист. — Так и договоримся: спрашиваем мы — отвечаете вы.

— Так спрашивайте! — взвизгнул пастор.

— Всему, батенька, свое время, — спокойно сказал чекист. — Прежде всего вам надо привести себя в порядок. Идите за мной, я покажу, где это можно сделать.

«Ого! Здесь, кажется, умеют разговаривать вежливо», — приободрился Тилтинь. А когда умылся, причесал редкую прядь седеющих волос на голове, то почувствовал, что жизнь еще не покинула его бренное тело.

— Вот так-то лучше, батенька, — улыбнулся чекист. — Сейчас вы получите ужин. А потом… потом приступим к делу.

Ужин оказался неожиданно вкусным и плотным. Пастор с удовольствием проглотил солидный кусок свинины в белом соусе и запил его кружкой холодного молока. «Живут же люди, — думал он, старательно пережевывая мясо. — Кругом голод, а эти питаются, как до войны. А еще пишут в своих газетах, что все чекисты живут на пайке! Если они арестованных так кормят, можно представить, что жрут сами…»

Закончив есть, Тилтинь вежливо поблагодарил неотступно следовавшего за ним чекиста и встал.

— Я весь в вашем распоряжении.

— Вы и так в нашем распоряжении, — усмехнулся чекист. — Идемте!

Они поднялись по крутой скрипучей лестнице на второй этаж, прошли по коридору, устланному яркой ковровой дорожкой, и оказались в большой комнате, уютно обставленной дорогой мебелью. Большой письменный стол, инкрустированный замысловатыми орнаментами, два кожаных кресла и такой же диван, книжный шкаф с зеркальными дверцами, курительный столик со шкатулкой красного дерева, несколько отличных пейзажей на стенках, персидский ковер на полу — все говорило о том, что хозяин кабинета не стеснял себя ни в чем. И Тилтинь снова подумал, что чекисты не такие уж бессребренники, какими изображает их большевистская пресса.

Удобно устроившись в кресле, чекист сказал:

— Здесь мы ведем допросы особо важных преступников.

— Преступников? Какой же я преступник? — искренне удивился пастор.

— Не стройте из себя невинную овечку, гражданин Тилтинь. Мы знаем о вас абсолютно все! — он подчеркнул последние слова. — Садитесь! И будьте откровенны со мной. Иначе, вы же знаете, мы — чекисты — не очень церемонимся с арестованными. Из этой уютной комнаты вы можете попасть в менее уютную, и тогда наша беседа примет иной характер.

— Догадываюсь, — выдавил из себя пастор, представив на миг сырую и темную тюремную камеру.

— Феликс Эдмундович Дзержинский — наш первый учитель и друг — говорит, что главное при допросе — установить контакт между следователем и арестованным. Поэтому прежде всего скажу несколько слов о себе. Я следователь по особо важным делам. Моя фамилия — Релинский, зовут Константином Георгиевичем, партийная кличка— Константин. Говорю вам это для того, что если вы захотите пожаловаться в высшие инстанции…