Они все еще стояли в дверях.

Позади них, на длинном лабораторном столе, освещенном закатным солнцем, груды пробирок, использованных колб и пустых бутылей терпели свою непростую судьбу, скомканная фильтровальная бумага взывала к мусорным корзинам, горелки Бунзена, шипя, выбрасывали почти невидимое голубовато-фиолетовое пламя.

— Эй, Матюш, да где ж это вы, коза вас задери, прячетесь? — крикнул профессор куда-то назад, обращаясь к незримому лаборанту. — Почему никто не подаст стульев, видя, что у меня гостья?.. В моем же доме со мной, как с последней собакой, обращаются! — рычал он, косясь на адъюнкта, который уже спешил с двумя стульями под мышками. — Битый час стою в дверях, и никому в голову не приходит, что я не аист!

— Прошу, — сказал Шайка.

— В доме для престарелых и то было бы лучше, — бушевал профессор. — Вот увидите, меня здесь так измочалят, что я женюсь в конце концов! Ну, что это за стулья?.. И на такие стулья сажать гостью?! Пойдемте, сударыня, пойдемте ко мне в кабинет!

В рабочей комнате профессора обоняние тревожил тот же едкий сладковатый запах, что и в лаборатории, но здесь, казалось, не колбы, а разбросанные повсюду раскрытые книги источали едкий дух науки. Книги лежали везде — на стульях, на подоконниках, даже на полу, и впечатление было такое, что это напечатанные на них химические формулы выделяют нитрозные газы.

— На чем же мы остановились? — сказал профессор. — Так, значит, от человека, которого вам жалко, вы уходите?

— Если не могу помочь ему.

— Следовательно, вы хотите сказать, что мне помочь невозможно?

Юлия смотрела на выцветший зеленый диван с большим темно-коричневым пятном посередине, формой напоминавшим куст.

— Для меня — невозможно.

— Что вы уставились на этот диван? — взорвался опять профессор. — Речь сейчас не о диванах.

Девушка покраснела.

— Ну?

— Вам только тот человек может помочь, господин профессор, кого вы любите.

— Это верно, — согласился профессор. — Но как мне нужно помочь?

Юлия молча смотрела в пол.

— Почему вы не отвечаете?

— Я не забыла коллоквиума на вашей квартире, господин профессор, — сказала она, колеблясь.

Профессор явно терял терпение.

— Ну, и что же?.. Ну, наболтал вам всякого… Я и сейчас болтаю. Отвечайте на вопрос: как мне нужно помочь?

Юлия вдруг напряглась. Большие черные глаза сердито блеснули, губы твердо сжались: так человек, устав спасаться бегством, поворачивается к противнику лицом.

— Почему вы хотите, господин профессор, заставить меня сказать то, что знаете лучше меня?

— Я оказываю вам такую честь — любопытствую узнать ваше мнение, — сказал профессор. — Как можно мне помочь, по вашему разумению?

Девушка посмотрела ему прямо в глаза.

— Говорить вам правду, господин профессор.

— Этим-то вряд ли. Правду слушать я не стану.

Юлия сердито встряхнула головой.

— Довольно того, что я сам знаю о себе, — угрюмо проворчал профессор.

— Господин профессор, — сказала девушка после минутной паузы, когда храбрость ее как бы отступила на шаг, чтобы получить больший разбег, — вы более высокого о себе мнения, чем того стоите.

— Это в каком же смысле? — неожиданно мягко спросил профессор. — В науке?

— В человечности, — сказала Юлия. — А значит, наверное, и в науке.

— Соединение того и другого смехотворно, сударыня, — фыркнул профессор. — Впрочем, не спорю. Итак, как же мне можно помочь?

Юлия все больше ожесточалась. Ярче сверкали глаза, руки непроизвольно сжались в кулаки. — Вы потому переоцениваете себя, господин профессор, что недооцениваете других людей, — заявила она сердито.

Профессор кивнул.

— И как тут можно помочь?

— А недооцениваете их потому, что не испытываете от них радости.

Профессор снова кивнул.

— Это вы точно определили. Никакой радости от людей я не испытываю.

На минуту стало тихо. Девушка встала, посмотрела на профессора, в черных глазах блестели гневные слезы.

— А это потому, что вы людей используете, вместо того чтобы жить с ними вместе, — воскликнула она с такой страстью, что профессор недоуменно вскинул голову. — Такая жизнь ничего не стоит! Ничего!.. Ничего!

Зенон Фаркаш молчал. Свесив на грудь огромную яйцевидную голову, он угрюмо смотрел на тоненькую, хрупкую девушку, чей странно глубокий голос будил в нем смутные воспоминания детства.

— Зачем вы спасли вчера того человека? — спросила Юлия, дрожа всем телом.

— Не по убеждению, — фыркнул профессор.

Юлия уперлась в него взглядом.

— Будь у меня сто жизней, я и тогда не стала бы жить с вами, — проговорила она, внезапно побледнев. И, не успел ошеломленный профессор опомниться, повернулась и выбежала из комнаты. В лаборатории на бегу сорвала с вешалки профессорскую шляпу и, провожаемая оторопелым взглядом Шайки, выскочила в коридор.