— Что ты хочешь?! — превозмогая страх и неуверенность, прохрипела панночка.

— Души людей, — жадно зашипела нелюдь, мгновенно теряя всякое сходство с человеком. — Дай мне волю до заката. Все, кто решатся перейти реку — мои! Мои, до капли!

Прозрачные глаза вспыхнули болотной зеленью. Длинные косы растеклись черными ручьями.

Ядвигу передернуло от отвращения. Столько неутолимого голода и ненасытного желания было в словах речной хозяйки.

— Ты, мокроносая, сначала у меня дозволение на такое непотребство спроси, — насмешливо раздалось сзади. Водяница тут же отпрянула на глубину, недовольно забурлила. — А ты, ясна панна, думай, прежде чем обещания раздавать!

Ядвига резко обернулась. За спиной стояла старуха.

— Она просила о защите, она обещала плату, — вкрадчиво зажурчала вода, снова подобравшись вплотную.

— Без душ обойдешься, — уверенно отрезала лесная ведьма. — Жизни заберёшь, и хватит с тебя.

— Жизней мне мало, я хочу души! — клянчила водяница.

— Жизни, и… мое позволение. Лет через десять. Как моя преемница в силу войдёт. Вот тогда девочка тебе и подсобит, если служить ей будешь верно.

Ядвига переводила взгляд с одной на другую, пытаясь понять, о чем речь.

Водяница задумчиво наклонила голову к плечу.

— Пусть поклянётся кровью, — наконец нехотя согласилась, недоверчиво глядя на панночку.

— Слово даст, и довольно с тебя, — припечатала Яга. — Много воли захотела.

Она обернулась к Ядвиге.

— Дай ей слово через десять лет помочь принять человеческий облик и родить наследницу. А она за это будет тебе служить, как мне служила.

Юная ведьма растерянно молчала. Старуха терпеливо пояснила:

— Эта пакостница давно силу копит, чтобы дочку-наследницу родить и в море уйти. А силу такую только от людей может получить. Хм…из людей. Особенно, если души сожрёт. Не кривись, ясна панна, у духов свои горести, и дети им не просто даются. Впрочем, как и людям, — старуха тяжело вздохнула, покосилась в сторону хаты, покачала головой, что-то прикидывая. — Соглашайся, девочка. У нас мало времени.

******

Мельничиха с трудом разлепив сонные глаза очумело пялилась на чёрную усатую морду. Кошка мерзко зашипела в лицо, оскалила клыки, и, не дожидаясь привычной лайки или плевка, ловко соскочила с теткиных колен.

— Кышь! — запоздало шикнула Гануся, приходя в себя. Голова гудела, как после доброй гулянки, спину ломило — не разогнуться.

В полутемной комнатке чадили огарки свечей. Рассветная мгла сочилась в крохотное мутное оконце. От стен тянуло холодом. Дом выстыл. Неужто печь не топили? Не ставили кашу? Дров пожалели?

Снидать давно пора!

Да что ж это?! Как она умудрилась закемарить, да ещё сидя на скрыне?

Память-злодейка путалась, как от чарки крепкого спотыкача и помогала мало.

Последнее, что згадалося — отчаянный напев девчонки-ведьмачки. Панна стонала, наче перед смертью. Эта… Ядвига… будь она неладна, схватила сестру за руки и завыла что- то надрывно - тягучее. Гануся от страха и слов-то не разобрала. Было там и про злую кровь, и про печати на костях. Свечи замерехтели, словно с переляку, по стенам заплясали морочные тени.

Б-р-р…

Лячно стало до жути. От той самой жути она и плюхнулась на скрыню, схватила подушку, прижала к животу, пытаясь заховаться от ведьмовского непотребу, да и…заснула!

Матинко божа!

А панна як же! Да что там панна! Орыська-доченька!

Марфа!

Диточки!

Йоська возвернулся посередь ночи, переполошил — село горит!

Где они все?!

Тихо в хате, как в могиле. Не хнычет онука, не лопочет весело Петрусь, не стукает горшками и тарелками суетливая невестка, не бубнит сонный Михась, раздавая работникам наказы, не спорит привычно с Йоськой…

От же клята панночка!

Ладно бы только сестру заморочила наговором. Кровь всяко затворилась. А ей, Ганусе, нашо спать?! Она несмело глянула на знатную гостью.

Вельмишановна недвижно лежала на постели, бледная, что твоя покойница.

Дышит?

Вроде дышит! Лицо серое, аж в зелень. Щеки ввалились, волосы паклей торчат, рука сухой веточкой свисает до самого пола…

В чем еще душа держится?!

Мельничиха точно знала — не жить бидолашной. Видела, как бабы и покрепче этой крали в могилу сходили, кровью истекаючи. А тут первородка, да с двойней!

Нет. Не жить им!

О-хо-хо…

Хоть и шляхетское семя, а все одно жалко. И бабу эту, и диточок невинных…

На дворе чуть звякнула цепь. Хват и Грызля глухо зарычали в морозном утреннем сумраке и… притихли в один миг. Как пошептал кто…

Споганила псов клята видьма!

Ганька-холопка умостилась прямо на полу. Тоже, видать, от того напеву сомлела. Вона сидит, трет сонные зенки, мордой опухшей вертит.

— Ганя, — с опаской шепнула мельничиха служанке, — глянь-ка во двор. Кто там бродит?