Члены Палаты – люди видалые, и те завернулись в шинели, закрутили под воротники шарфы и спрятали ладони под мышки. У тех, кто не выступал, из слоёв поношенной ткани выглядывали одни покрасневшие носы да пасмурные усталые глаза. Другие – кто брызгал слюной в дискуссии – выдыхали белёсый туман. Из-за активной жестикуляции холод вряд ли их донимал – поэтому, не без иронии думал Азеф, они и вскакивали со своих мест, точно напарывались ягодицами на гвоздь. Как ещё объяснить их чрезвычайное возбуждение?

Так повелось: редкое собрание протекало без криков или горячих споров, если темой обозначалась серьёзная дилемма, - но нынешняя, по сути, под критерии «серьёзной» не попадала. Её бы причислить к высосанным из пустоты, ведь обмозговали, обмусолили и разобрали на плюсы и минусы как минимум два раза с попадания предложения на стол. И всё равно под гнётом мнительности отдельные личности умудрялись выцепить тайные смыслы в обёрнутом красной лентой проекте соглашения. Как будто у них имелся выбор.

От нетерпения мужчина забарабанил по колену пальцами и спустя несколько секунд почувствовал лёгкое прикосновение к костяшкам. Элерт не позволил себе улыбнуться на его нервную привычку или взглянуть на него с весёлым прищуром, как он любил поступать в уединении, однако Азеф, потакая его заботливой манипуляции, попытался расслабиться. Друг с политикой обращался умелее всех людей, надрывавших голосовые связки в зале совещаний, и ни к кому из противоборствующих присоединяться не спешил. Полемика его не будоражила; он держался с непоколебимым бесстрастием, которому не стыдно позавидовать, и не вносил в их нестройные рассуждения заранее заготовленные тезисы. На его напускную индифферентность беспечно покупались, пока он незримо занимался привычными для него вещами.

Выжидал. Анализировал. Запоминал манеру поведения и образ мыслей каждого из бретёров.

Незнакомые с его методами, они почему-то лицезрели в нём безоговорочного союзника либо, одно из двух, полагались на наивное убеждение, что загнали его под каблук. Он, несомненно, не располагал больше теми масштабами почти неконтролируемой власти, которую не поскупился даровать ему император. Которая принадлежала бы ему… Азеф откинулся на спинку кресла, борясь с тягой достать из кармана пачку курева. Прошлое оставалось в прошлом, но от того не переставало быть реальностью. На Элерта вожжи накинуть не выйдет, какое бы смирение он ни изображал до поры до времени. Он не запляшет под их дудочку, нет – притворится, подыграет, а в итоге окажется, что это они вытанцовывают в соответствии с заданным им ритмом.

Обращать слабости «союзников» себе в пользу он ухитрялся шутя. Слово и знание – вот губительные инструменты в руках человека: кровожаднее мечей, смертоноснее ружей.

Разногласия перерастали в перепалку, перепалка грозила развернуться мордобоем, чего Азеф никогда не допускал в своё присутствие и на что обрушивался с неписаной критикой вне него. Если сражаться, то с врагами республики – друг с другом проку нет. Одни убытки.

— Господа.

Он и без того обладал зычным выработанным голосом, но акустика многократно усиливала производимый эффект. Альтамы{?}[(от лат. altus – «высокий») – Члены Высокой Палаты] сразу не замолкли, подчиняясь повелительным интонациям, как написал бы какой-нибудь автор романа: они, в преобладающей массе мужчины, несмотря на приобретённый статус высших должностных лиц государства, оставались людьми далёкими от аристократического воспитания и воинской выправки, что с лихвой заменялось энергичностью вкупе с неприемлемой горячностью. Гомон затихал несинхронно – Азеф успел встать и не торопясь пройтись вдоль стола. Он отродясь не принадлежал к сторонникам разговаривать на повышенных тонах, как бы ни располагала на то обстановка; тем более он не стал бы кричать на членов Высокой Палаты – взрослых мужчин и женщин, составлявших какой-никакой парламент. Если уважение к властям не исходит сверху, то какое уважение к ним можно просить от народа?

Что ни в коей мере не отменяло их отвратительное базарное поведение.

Элерт, улыбнувшись, переглянулся с мадам Налани Кой – утверждённой кандидатурой на пост Канцлера по иностранным делам. Неспроста – у него на работе всё подводилось под выгоду. Сговоры, объединения, подпольная борьба кружок против кружка – величайте, как угодно: они, трансформируясь и модернизируясь, перетекали от республик к монархиям, от монархий к республикам – и так по кругу в историческом калейдоскопе. Для их искоренения следовало, для начала, свернуть политику в бараний рог и выбросить в мусорное ведро.

Остановившись у трибуны, он облокотился на неё и посмотрел на занимавшуюся зарю. Стрелка часов готовилась замереть на отметке «III».

— Я созерцаю ваши дебаты с половины восьмого вечера. И не вижу им конца. Кто-нибудь ответит мне на вопрос «Почему?», господа? Почему до этих пор вы не удосужились сформулировать свои позиции в маломальскую конкретику? Что за вода? Мы не дамские туфельки для ужина обсуждаем.

— С туфельками, полагаю, таких сложностей бы не возникло, - высказался Гредари Милс, игравший видную роль в партии ещё до продвижения самого Росса в лидеры. – Об абстрактных истинах конкретики не дашь.

— С чего бы? – взвился мистер Адлен, его оппонент. – По-моему, всё понятно: нас либо хотят обокрасть, принимая за круглых идиотов, либо планируют взять под контроль, что, откровенно говоря, тоже не устраивает.

— Да уж на подачку от чистого сердца полагаться не приходится, – зубоскалил кто-то в нижних рядах.

— Вы мыслите примитивно. Не путайте премьер-министра с этими холуями и фифочками, называющимися «политиками»! Он дальновиден и хитёр: не будем исключать, что он вовремя смекнул, где искать выгодных союзников.