Взгляд серебристых глаз Луноликой потемнел, и Одолен все понял без слов. Придется ворожея найти и убить. А что делать, коли не удастся его найти?

– Тогда снять порчу поможет другой ворожей, – оборонила богиня и замолчала, как в рот воды набрала.

Не может боле ничего сказать? Что же это значит? Неужто есть и другие ворожеи? Дело принимает дрянной оборот.

– И еще, котик, – богиня смерила его странным, неприятным взглядом, в котором смешались надменность, жалость и ревность. – Знаю, ты полагаешь себя дурным человеком. И оттого все прочие кажутся тебе лучше тебя, и лучше, чем есть на самом деле. Особенно твоя эта ненаглядная ужалка. Не перебивай! Ты с таким придыханием говоришь, что она прощает тебя за язвенник, будто это невесть какое милосердие. Но ты выпустил болезнь, коей ужалки не болеют, и подкосил ею свой народ, своими руками ослабив их врагов. Не думал ли ты, скудоумец мой, что Багулке попросту не за что было тебя прощать?

Одолен нахмурился. А Луноликая добила:

– И не обольщайся ее якобы теплыми чувствами. Змеи любят усыплять бдительность добычи. Чтоб мясо размягчить. Неужто ты и впрямь думал, что волхвица Горына-Триглава попросту по доброте душевной стала заурядной проводницей в курганы для моего волхва?

Не думал. Оттого и спал плохо.

Богиня досадливо махнула рукой, и Одолен открыл глаза в пещере у капища. Вышел он, как и обещал, с рассветом. Багулка, привалившись к боку дремлющей Пеплицы, плела науз. Тучи над их головами за ночь сгустились и грозили разразиться первой в этом году грозой. Как и мир вокруг.

Одно счастье. Одолен наконец-то выспался.

Второй весенний месяц,

ветхая неделя

Зареволесское княжество,

окрестности Вольска

Ганька сбежал.

Хотел дать деру сразу, как Гармала полюбопытствовал, какого ляда он трясется осиновым листом, но удержался. Чересчур подозрительно бы это выглядело.

Посему он тогда честно ответствовал, мол, попросту перепугался, когда о всамделишном ворожее услыхал. И отправился вслед за волкодавом козьими тропами в Вольск, столицу Зареволесского княжества. Гармала вроде собирался лопатить переписи населения.

Была у него какая-то мысля о затмении Вдругорядной Луны, что лет двадцать назад случилось. Мол, ворожей в тот день родился, а значит может быть многоликим. Все знают одну его заурядную личину и не подозревают, что под ней прячется варрах. Но Ганьке на это уже было наплевать (ага, три раза через плечо).

Ворожей, падла, продолжал вторгаться во сны еженощно. И теперь даже разговаривал. Тепло так, ласково. Только вот муторно на сердце было после слов его, неспокойно. А самое жуткое, что Ганька, кажется, ему отвечал. Вспомнить бы, что он там плетет!

Просыпался Ганька отныне в поту и мыле. И все чаще ловил на себе пустой взгляд слепых глаз Гармалы. Тот, ясен-красен, не мог не слышать, как сердечко у Ганьки после этих снов из груди выпрыгивало.

У Ганьки тогда раз за разом перед глазами вставали картины допросов, какими волкодавы заподозренных в ворожбе и многоликости пытают. Одна другой страшнее. И Ганька не выдержал-таки. Смалодушничал. Сбежал. Куда уж ему мир спасать, коли себя не может!

Тут, на юге, было заметно теплее. Горная гряда оканчивалась севернее, и ничто не мешало ветрам из степей и пустынь согревать Заревой лес. Березы, дубы, липы, тополя и каштаны уже тонули в дымке проклевывающихся первых клейких листочков.

Селяне начинали вспахивать поля. Засеивали яровые, подкармливали озимые. Кропили землю кровью жертвенных ягнят и закапывали живьем кур, задабривая таласымов. Селян караулили сторожевые псы – гридни или стрельцы, охраняя от нападений бешеных, участившихся после разорения Стрежни.

По слухам, волкодав Бронец с беглой княжной Червикой спасли зареволесцев от большей беды, перебив остатки бешеных в Стрежни. Но как произошло это несчастье с селянами, откуда пришла зараза, и куда подевалась скотина с домашней птицей остается лишь гадать. Очевидцев не отыскалось.

Ганька с Гармалой остановились близ реки Осколков, в крохотной деревушке на дюжину дворов, где даже капища своего не было. За прохудившимися тынами стояли небеленые мазанки из сырцового кирпича – смеси глины и навоза, крытые камышом вместо соломы на крышах.

Вослед слепому волкодаву тут плевались, а, заприметив Ганьку в заплатанном кафтане скомороха, осеняли себя треуглунами. Вот же глухомань, Скомороший бунт был тридцать лет назад, сейчас уже средь скоморохов ни одного многоликого не сыщешь!

Ночь Ганька не спал. Дождался волчьего часа, что перед рассветом, убедился, что Гармала крепко сопит в две дырочки, и выскользнул из хлева, где они остановились на ночлег. Темно было, хоть глаз выколи. По небу гуляли тучи, в воздухе еще пахло прошедшим вчера ливнем.

С первыми петухами мужики погонят коров на выпас, босые бабы с коромыслами направятся к реке. И проснется Гармала! Посему следовало поторопиться. До Вольска осталось рукой подать, и Ганька надеялся, что, благодаря близости цели путешествия, волкодав не станет отвлекаться на поиски надоедливого помощничка.