На сердце у Червы невольно потеплело. За нее еще никто не заступался. Даже после того, как ее отравить попытались, с обидчиком до смерти дралась она сама. Ни батюшка не вызвался ее честь защитить, ни один из шестерых братцев.

Служка зашипел, стрельнув раздвоенным языком.

– Да будет так, – наконец, сдался он. – Княжна уходит с тобой, волкодав. Обелить имя Полозов важнее.

Это они заранее с «мудрыми Советниками» обговорили? Или он сам сейчас решение принял? Получив нерушимую клятву от Бронца, он достал из безразмерных шальвар связку ключей и отпер клети. Взвизгнули петли. Махнув рукой, поманил узников за собой. В другую сторону от двери, ведущей на лестницу.

В одной из пустующих темниц, за выступающей серой глыбой в сланцевой скале была широкая трещина. Через нее они попали в каменный лабиринт, свет в который пробивался косыми лучами из узких щелей сверху. Служка вел их быстро, не ломая голову на развилках. Черва, идущая за Бронцем, буквально ощущала себя, как за каменной стеной.

Первое, что она почуяла, была жара. Сухая, аж потрескивающая. Как на сковороде, ей-богу! Такая и летом в Сумеречье не каждый год бывает! Какого же здесь в срединный летний месяц?

Вышли они на базаре. От гомона голосов, лая собак, рева ишаков и мулов, грохота повозок, музыки дудочек и барабанов, и звона монет Черва тотчас ошалела. Солнце ударило в привыкшие к полумраку глаза, и она спешно приставила ладонь козырьком ко лбу, смаргивая слезы. И увидела рядом, под тряпичным навесом, Норова с Лиходеем, отмахивающихся хвостами от мух. Оседланных, да с полными седельными сумами.

Черва ахнула и повисла на шее вороного, ладонью ласково потрепав по носу игреневого. Страсть как соскучилась! Огладив притороченные к седлу нагайку, лук и пояс с ядами, обернулась к служке. На свету стали заметны правильные, даже красивые черты и налет надменности на смуглом лице. Ишь, птица высокого полета!

– Звать-то тебя как? – высокомерно вздернула она нос. – Дабы «не забыть, кто нам помог в трудный час».

– Ладан, – нехотя отозвался ужалок, искоса глянул себе под ноги и, не прощаясь, шустро юркнул обратно в тайный ход.

Покуда волкодав с опричницей не приметили его тень. Крылатую.

Рано Подлунному миру знать о возродившемся потомке Царей-полозов.

Бронец окинул Черву ревнивым взглядом коршуна и резво отправился на базар. Серые льняные порты и неподпоясанная рубаха навыпуск были похожи на те балахоны, что носят барханцы. Но средь щуплых, низкорослых южан статный горец все одно выделялся.

Черва осторожно вышла из-под навеса и жадно огляделась. Здесь все было другим. Непривычным. Чужим.

Солнце ярче и жарче. А небо, напротив, бледнее, будто вылинявшее. Вместо сырой земли – сухой песок. Вместо елей – стрелы кипарисов. Вместо берез и кленов – пальмы. Дома все светлые, известняковые. На плоских крышах ковры и подушки разбросаны, ведь дожди здесь редки, а люди на них в кости играют.

Люди тоже другие. Как один смуглые и поджарые. Те, что русые – сервалы, шакалы и фенеки. Черноволосые полозы. У иных на плечах (спаси Луноликая!) змеи. О нескольких головах или крылатые. Аждаи и аспиды. Чудища, коих ужалки полагали благословенными детьми Горына-Триглава и приспосабливали в роли домашних животных. Варварство!

В тягучем воздухе пахло амброй, камфарой и сандалом, кои были известны Черве по противотравам, а еще персиками, финиками и инжиром, опробованными ею раз в жизни, в гостях у княгини Рыжелисиц в Вольске. И слегка несло навозом, куда уж без него в городе.

Как мирно в землях без бешеницы и одичания. Черве вдруг впервые до зуда в клыках и когтях захотелось помочь очистить родину от заразы.

– Надевай, – из толпы вынырнул Бронец с шелковыми белыми шальварами и платом, замшевыми рукавичками и сапожками с загнутыми носами в руках.

Черва фыркнула, но нос воротить не стала. Наряды и украшения она любила всем сердцем, а распознать дорогие ткани и сложные наузы могла с первого взгляда. Скрывшись за Норовом, оделась, делая вид, что не замечает косого взгляда голубых глаз горца.

Рубаху оставила навыпуск и неподпоясанной, на барханский манер. Напоследок укрылась платом так, что на виду остались только глаза. Не столь из уважения к местным традициям, сколь попросту чтоб не обгореть, как чернавка. Хотя мучительно хотелось им уподобиться и остаться в одном сарафане на голое тело. А полы его подоткнуть за пояс, срамно оголяя ноги. Но негоже барышне облезать гюрзой.

Деньги Черва Бронцу не предлагала. Во-первых, сердцем чуяла – не возьмет. Во-вторых, будучи девицей на выданье, она умела с достоинством принимать подарки. Матушка учила.

Взяв под уздцы жеребцов, они направились вперед по широкой песчаной улице, ведущей к воротам. Черва честно пыталась не глазеть на шелка, злато и каменья, выложенные перед купцами, но получалось из рук вон плохо. Подумать только, столько лет военной выучки и попыток доказать батюшке, что она молодец не хуже братьев, а девку из нее вытравить так и не удалось!