– Выворотня, – волосы у Ганьки от догадки встали дыбом.

Первый весенний месяц,

межевая неделя

Сумеречное княжество,

Тенёта

На гобелене щерился клыками-шильями огромный бурый медведь, загоняемый опричницей, двумя волкодавами и скоморохом. Черва загляделась на вытканный последний день своей свободы, и челнок станка не преминул больно ударить ее по пальцам.

Черва зашипела, отдернув руку. Так ей и надо! Негоже девице накануне свадьбы о вольной жизни да о других мужчинах раздумывать. Но на беду всю последнюю неделю только тем она и занималась.

Из головы никак не шел треклятый горец. Тот, с косами цвета спекшейся крови и именем, как у ядовитого волчьего лыка. Бронец, кажется.

Поцапались они в тот день с ним знатно. Как кошка с собакой, вестимо.

Бронец после боя поволок недобитого берсерка в княжеские палаты. Черва опешила от такой наглости и поспешила просветить варвара, что по закону пленных в Сумеречье конвоировать в праве единственно подданные княжества. Сиречь, она. Просвещала она, особо не церемонясь, ведь выглядел он в потрепанном куяке жалким наемником. Кто ж знал, что он волкодав и тем паче думский боярин!

Бронец тогда (вспоминать стыдно, побери ламя этого варвара!), поправ всевозможные рамки приличий, склонился к ней, шумно втягивая ее запах за ухом. Сплюнул и присоветовал «мурке» вернуться (ну кто бы сомневался!) на свое место. Сиречь у печи варить щи. Тоже не подбирая выражений.

Стряпня была делом чернавок, а не барышень. Оттого посыл оскорбил Черву вдвойне. Ну, и понеслось. Слово за слово и как там дальше в присказке. А ведь в любое другое время она бы и не снизошла до него. Но в тот день из-за поганого настроения кидалась на всех.

Ну да и пес с ним! Все равно отбыл уже из столицы. Аж в Барханное княжество. Черва туда в незапамятные времена мечтала на выучку отправиться. Но сейчас ей дела до того нет!

Лгунья из нее была дурная.

От горестных раздумий ее отвлекла распахивающаяся дверь. Она вскочила, опешив от бесцеремонности. Кто посмел вламываться к княжне без стука?

Оказалось, княжич. Рысь внутри выгнулась и зашипела. Манерами Цикута никогда не отличался, но даже бытие хозяином в этом доме не дозволяет ему нарушать правила гостеприимства!

Слабый здоровьем, он всегда мерз, оттого расхаживал в мехах. Соболь ему шел, но бледность узкого безбородого лица, обрамленного черно-сизыми волосами, проступала сильнее.

Невысокий, лишь чуть выше Червы, он при этом ухитрялся задирать нос выше ее. В детстве они даже соревновались как-то, помнится. У него от натуги носом пошла юшка, посему она его «сделала всухую», как тогда улюлюкали ее братья. Но победил, вестимо, он. Ибо, в отличие от нее, был законнорожденным.

Младший княжич Чернобурский захлопнул дверь и, заложив большие пальцы за пояс кафтана, с прищуром оглядел невесту. Богато изукрашенный смарагдами кокошник поддерживал толстенные черные косы до пола. Зеленый сарафан, вручную вытканный золотыми наузами, облеплял ладную фигуру. Из-под него выглядывали мыски красных сапожек.

Он глядел так, как никто другой. Черва привыкла к безразличию, осуждению, разочарованию, ненависти и зависти. Но лишь Цикута позволял себе ее презирать.

– Налюбовались, Ваша милость? – заносчиво огрызнулась Черва, не вынеся взгляда холодных, как осколки желтой яшмы, глаз с трещиной зрачка.

Братья высказывались иначе, хотя тоже связывали лед и желтый цвет. Каждый в меру своей испорченности, как говорится.

Сердце кольнула тоска по былым беззаботным временам. Когда братьев у нее еще было шестеро, а не трое. Двух, обернувшихся рысями, так и не нашли. Черва молилась, чтоб они просто сбежали в леса. А сама украдкой завидовала их одичанию и свободе. И тотчас рвала на себе волосы за такое кощунство.

– Было бы на что у твоей милости любоваться, – скривился Цикута, отвернувшись, и мазнул взглядом по незавершенному гобелену.

Черва поджала губы, но не стала лаяться, опускаясь до уровня шавки.

– Зная твои истинные чувства ко мне, я тешил себя надеждой, что ты и сама со всем разберешься. Ты же только и делаешь, что дерзишь да бунтуешь, – выплюнул он, приближаясь. – Жаль, но невеста у меня оказалась на редкость недогадливая.

Черва подобралась и гордо вскинула подбородок, когда ее окутал тошнотворный запах трав, преследующий Цикуту из-за увлечения знахарством. О чем же она должна была догадаться?

– Рви помолвку, Червика, – процедил он, останавливаясь вплотную. И с обманчивой лаской оскалился. – Не желаю видеть рядом с собой ублюдка.

Черва дернулась, как от пощечины. Ах, вот оно что. Великий князь, согласившись на эту помолвку, даже будучи в наморднике, подавляющем волю вожака, ухитрился указать слабому звену стаи его место.

– Жена-ублюдок в самый раз для мужа-омеги, не так ли? – злобно огрызнулась Черва и покачнулась уже от настоящей пощечины.

Она даже не сразу осознала, что произошло. Никто никогда не позволял себе поднимать на нее руку. Даже братья, ревнующие ее к матушке. Даже батюшка, ненавидящий ее всей душой. Никто. Никогда.