– Ей нужно обследование...

Она кивает головой и подходит к последней койке. Ее рука сдергивает одеяло и я вижу, что это покойница.

– Она мертва.

– Умерла, царствие ей небесное. Сейчас пришлю сестер. Пойдемте, доктор.

Мы опять возвращаемся к ней в келью.

– Что вы скажите, доктор, о моих больных?

– Плохо. Все ужасно плохо. Для них нужна клиника.

Она отрицательно качает головой.

– Ко мне приходил майор Молчанов, - продолжаю я, - он предлагал лечить больных людей жертв полигона. Они ведь все жертвы?

– Да. Но военным я их не отдам.

– Почему, матушка?

– Этот майор и его помощники настоящие палачи и садисты. Они не лечат, они проводят эксперименты над больными и я вынуждена дать некоторым из них право помереть спокойно у меня в монастыре.

– Этого не может быть...

– Вы еще очень молоды, доктор и много не понимаете. За этой колючей проволокой правды нет. Здесь правит военная машина, для которой раздавить человека, что раз плюнуть, - она устало пошевелила рукой.
– Уже поздно, доктор, я отправлю вас домой. Никому не говорите, что вы здесь были и видели.

Я взглянул на часы. Время было - шесть часов.

Меня будит Надежда.

– Доктор, пора вставать. Из столовой вам уже давно принесли завтрак.

– Что, сегодня опять прием?

– Сегодня воскресение. У нас свободный день, но... это так считается. Если будут больные, то придется принять.

Никто не идет, я сижу и читаю книги, стараюсь наверстать упущенное по отравлениям и инфекциям. Внизу скрипит тормозами газик. Быстро сбегаю вниз. В дверях появляется сам начальник спец части, полковник Семененко. Надежда, при виде него, в ужасе отшатывается и прячется в туалете.

– Здравствуйте, доктор. Тихо у вас как здесь.

– Здравствуйте, Владимир Дмитриевич. Проходите в кабинет.

Полковник оглядываясь, проходит в мою рабочую комнату.

– Здесь почти ничего не изменилось, - говорит он и садится на стул.

Я устраиваюсь напротив его.

– Чем обязан вашему появлению здесь?

– Меня все жжет дикое любопытство, почему иногда наши подопечные не спят. Ладно, не спять часовые на посту, дежурные на станции и связи, а вот в монастыре... понять не могу, почему. Приехал к вам, может вы мне поможете?

Вот, сволочи, уже донесли.

– Это весьма щекотливый вопрос, Владимир Дмитриевич. Действительно этой ночью я был в монастыре и профессиональная этика мне не позволяет раскрыть, кто там болен и чем болен. Могу только сказать, для окружающих это безопасно.

– Ага. Ох уж эти доктора, что пастыри, все тайны берегут. Это хорошо, но меня больше беспокоят настроения, это то что не обязательно может находиться в сфере вашей профессиональной этике?

Я настороже.

– Если это относится к психологии, то это относится к моей работе, если криминальные мысли, то нет. Я бы первый доложил о них вам.

– Похвально. Спасибо, доктор. Вы с меня сняли тяжкий груз. Бывшая покойница, Мария Ивановна, что работала до вас, здесь, меня всегда понимала. И я был бы рад, чтобы и с вами у нас было такое же взаимопонимание.

Я киваю головой.

– Ну что же, сегодня воскресение, - рассуждает полковник, - все должны отдыхать, а у меня полно работы. Спасибо, Борис Дмитриевич, засиделся я у вас, поеду к себе.

Он поднимается и жмет мне руку.

Когда полковник уходит, появляется Надежда.

– Что он вам говорил?

– Вербовал в доносчики.

– Я так и знала, - в отчаянии говорит она.
– С бедной Машей так же произошло, сначала попользовал, потом выкинул...

– Разве она умерла не от инфекции?

– Нет. Она покончила жизнь самоубийством. Сначала этот тип требовал сведений, а потом... довел... Маша была доверчивой, к тому же слабовата и не могла противостоять ему.

Надежда чуть не заплакала.

Через час пришла Верка. Она смущенно со мной поздоровалась и, косясь на медсестру, неуверенно говорит.

– Доктор, здесь вас один человек просил к нему зайти.

– Кто то заболел?

– Да нет. Это дед, дед Тимофей, его еще кличут - кривой дед, который уже у вас был.

– Это с одним глазом?

– Он, самый.

– Что ему надо?

– Не знаю.

Я смотрю на Надежду. Она кивает головой.

– Сходите, доктор. Если что будет срочно, я добегу, вызову вас.

У деда грязная изба, черные закопченные бревна давно источены жучками и плесенью грибка. На полу горы мусора и пыли.