Шрифт:
Не спуская с меня ошеломленных и ненавидящих глаз, Козел нашаривал рукой обломок кирпича.
Я подошла, наступила ему на руку ногой и сказала на его языке:
– Если ты, сявка неученая, Козел вонючий, потрох дешевый, еще когда-нибудь на Аллу Сергеевну Зайцеву, твою учительницу, поднимешь свой облезлый хвост или на ее уроке хоть слово вякнешь - по стенке размажу. Понял, засранец?
Продолжая стоять ногой на его руке, я достала из сумки «Данхилл» и зажигалку. Закурила и сказала ему:
– Ответа не слышу.
Козел скривился от боли и тихо проговорил:
– Понял…
– Вот и умница, - я повернулась к его перетрусившей кодле.
– Всех касается. До свидания, дети.
И пошла. И ни словечка не услышала вослед.
– Мне снилась осень в полусвете стекол, Друзья и ты в их шутовской гурьбе, И, как с небес добывший крови сокол, Спускалось сердце на руку к тебе…– читала я когда-то любимые мною стихи.
– Что ты подглядываешь, Танька? Еще десять лет тому назад ты же весь этот ранний цикл наизусть помнила?
– так мама хвасталась мною перед Эдиком.
– Вспомнила баба, як дивкой була… - усмехнулась я и захлопнула книгу.
Мы сидели в верхнем ресторане гостиницы «Европейская», куда Эдик пригласил нас с мамой на торжественный обед «для своих». Столик был сервирован «под большое декольте». Стоял роскошный букет роз в какой-то хрустальной фиговине. Тут же, между икрой, осетриной и паштетом, лежали наши свадебные фотографии и три книги, привезенные Эдиком специально для мамы из Швеции.
– Эдик, вы прелесть!
– мама уже маханула немножко шампанского и с непривычки щебетала: - как вам это в голову так пришло?!
Она нежно погладила книги.
– Это не мне в голову, - честно сказал Эдик.
– Это я спросил в Стокгольме у одного русского: «Что привезти из Швеции в Россию интеллигентной женщине средних лет?» Он сказал: «Пастернак, Высоцкий, Цветаева». Я пошел и купил.
– Так просто - «пошел и купил»!
– поразилась мама.
– Да.
В «Европейской» я бывала всего два раза. Не моя епархия. Кому охота, чтобы тебя под любым предлогом вызвали в женский туалет и местные коллеги начистили там тебе рыло за нарушение конвенции?..
Однако, судя по тому, как официант разглядывал меня, мне показалось, что он меня знает. Мне лично его морда была совершенно незнакома. А он даже подмигнул мне, показав глазами на Эдика. И тогда я все просекла: этот сучонок хотел, чтобы я ему потом валюту сдала!
– Вы что-то собирались мне сказать?
– спросила я его в упор.
– Нет, нет! Что вы… - халдей испугался, задергался и исчез.
А через минуту в полупустом дневном ресторане, как бы случайно, появился оперативник Леша Чумаков. Повел безразличным глазом вокруг и вышел.
– Давай выпьем за нашу маму, Эдик!
– предложила я.
– Правильно. Если можно, я теперь тоже буду называть вас «мама», - Эдик поднял бокал.
– Конечно, конечно!
– мама была прелесть! Я ее такой сто лет не видела.
– Вы знаете, Эдик, последний раз в ресторане я была почти двадцать лет тому назад…
– Почему?
– спросил Эдик.
Мама растерянно пожала плечами.
А я прихлебывала шампанское, которое ненавижу, и очень точно представляла себе, что сейчас происходит внизу…
…Чумаков берет трубку телефона и набирает номер:
– Толя? Привет. «Европейская» беспокоит. Чумаков.
– Здорово, Леша.
– Толя, ты недавно в отделе говорил, что у вас Татьяна Зайцева уже три месяца не появлялась.
– Ну?
– Так вот, она сейчас у нас в ресторане сидит. С фирмачем и какой-то теткой в возрасте. Цветы на столе, шампанское.
– А фирмач ваш?
– Да. Эдвард Ларссон. Швеция. Индивидуал.
– Знаю. Он у нас на «Инрыбпроме» жил. А тетка такая худенькая, лет пятидесяти?
– Да.
– Тогда - порядок. Это ее мать. Зайцева… Погоди. Сейчас посмотрю, - Толя лезет в свой талмуд, находит мои данные и продолжает: - Зайцева Алла Сергеевна. Преподаватель русского языка и литературы. В отношении основной профессии своей дочери находится в полном и счастливом неведении.
– Уж не перешла ли Татьяна к нам в «Европу» работать? А то своих хватает - не разгрести.
– Нет. Не бойся. Они только позавчера зарегистрировались. Теперь она у нас - мадам Ларссон.
– А где гарантия?