–  Вы, действительно, Николай Платонович Зайцев?

–  Вам паспорт?.. Сейчас, сейчас принесу.

Он еле-еле проковылял в комнату, держась руками за стенку.

–  Да, нет. Не нужно. Что у вас с ногами?

–  Будто не знаете! Полиартрит же. Вы же мне по инвалидности пенсию платите. Собес же!

–  Я не из собеса.

Старик остановился, замер, изумленно повернулся ко мне:

–  Вот так клюква… А откуда же?

Потом мы сидели на кухне, и я боялась даже прикоснуться к столу - так все было нечисто, липко, запущено.

–  Чего же ты зубы-то себе не вставишь?
– вглядывалась я в него.

–  Все как-то времени нет… - улыбнулся он, вытирая слезы.
– Причем мне как инвалиду второй группы это бесплатно положено.

–  И не бреешься.

–  Это я только дома. А когда на работу или в люди, обязательно.

–  Работаешь?

–  А как же? Вахтером в трамвайном парке. Сутки через трое. Очень удобно. Это еще счастье, что у меня инвалидность с правом работы. Так что мы живем неплохо…

–  Я вижу.

–  Мне главное - Люсю поднять. А то она все лежит, лежит… Как Стасика родила, так и не встает. Врачи говорят - мозговые явления. А мама как?

–  Тебе-то что?

–  Ну, так…

Из комнаты были слышны приглушенные несмелые детские голоса.

–  Ноги сильно мерзнут, - сказал отец.
– При артрите очень нарушается кровообращение и все время мерзнут ноги…

–  Слушай, - сказала я ему.
– Я тут замуж собралась…

–  Ой, доченька! Поздравляю…

–  Во-первых, я тебе не «доченька», а во-вторых, мне твои поздравления, как зайцу - триппер. Я выхожу замуж за иностранца и уезжаю жить за границу. И мне нужно, чтобы ты подписал бумагу в нотариальной конторе, что материальных претензий ко мне не имеешь и не возражаешь против моего отъезда.

–  Дела… - удивился он.
– За границу. Вот так да!.. Значит, ты покидаешь родину? А как же мама? Ты об ней подумала?..

–  Ты много о ней думал!
– Мне захотелось его убить.

–  Ой-ой-ой… Тут без пол-литры не обойтись. Выпьешь рюмочку?

–  Я не пью.

–  И правильно, детка. Но это моя собственная - чистый сахар, палочка дрожжей и никакой химии. Когда еще встретимся?

Я посмотрела на него, и мне показалось, что он сейчас снова расплачется.

–  Черт с тобой, - сказала я.
– Наливай.

Он проворно достал откуда-то мутноватую захватанную бутылку, две кошмарные копеечные рюмки и прикрыл дверь кухни. Наполнил рюмки и разрезал одно яблоко пополам.

–  Ну что ж, - сказала я.
– Давай выпьем, «папочка». Давай выпьем с тобой, Николай Платонович Зайцев, за то, что ты, сукин сын, старый кобель, бросил нас двадцать три года тому назад и ни разу у тебя сердце не защемило - как там поживают твоя бывшая жена Алла Сергеевна и дочь Татьяна Николаевна. Давай выпьем это твое вонючее пойло за то, что ты еще троих детей настрогал, а кормить их не научился, чтобы хоть под конец твоей никчемной жизни они выросли нормальными ребятами, а твоя жена поправилась бы!

Я выпила, а он снова стал плакать.

–  Пей!
– сказала я.
– Сам же хотел выпить. Какая тебе разница за что пить?

Он испугался и выпил. Судорожно вздохнул, поднял на меня полные слез глаза, проговорил трясущимися губами:

–  Что же это вы все такие жестокие?..

–  С волками жить… - сказала я.
– Давай, одевайся. Поехали к нотариусу.

–  Зачем?

–  То есть как «зачем»?! Чтобы ты там заявил, что против моего выезда не возражаешь и материальных претензий ко мне не имеешь!

Я увидела, что он снова взялся за бутылку, и прикрыла свою рюмку ладонью. Он налил только себе и вдруг улыбнулся беззубым ртом:

–  А если имею?
– и выпил.
– Материальные претензии?

–  Ты… Ко мне?!
– я смотрела на него во все глаза.
– Ты?! Да я тебя в порошок сотру, гад ты этакий…

–  И никуда не уедешь, - он наглел с каждой секундой.
– За все в жизни надо платить, Татьяна.

На мгновение мне показалось, что это сон, - и стоит только мне открыть глаза… Он сидел передо мной - грязный, небритый. Пьянехонький с двух паршивых рюмок, - и смотрел на меня победительно и непреклонно. Я даже задохнулась от омерзения и ненависти, но взяла себя в руки и почти спокойно спросила:

–  Сколько?

–  Это как посмотреть… - ухмыльнулся он.

–  Сколько?
– Я понимала, что он взял меня за глотку.

Он показал мне три растопыренных пальца.

–  Рубля? Червонца? Сотни?

–  Тысячи, - сказал отец и налил себе третью рюмку.

Уже совершенно не соображая, что сейчас произойдет, я потянулась к бутылке, чтобы засветить ему ею между глаз. Он четко разгадал мое движение и в ужасе отпрянул к стене, закрываясь руками.

Но в это время дверь приоткрылась, и девятилетняя Лариса с маленьким Стасиком на руках сказала: