– Мы включили "По щучьему велению".

– Вот и бегите, слушайте.

– Ну, ты скоро?...

Еще полчаса. Высовывается сын:

– Мам, мы тут так весело играем. Давай, ты будешь наша мама?

– О, это трудно себе представить, - говорит мама, поворачивая коляску в сторону дома.
– По-моему,

холодает. Может, ты еще и поймешь, откуда взялось выражение "крещенские морозы".

Дома сразу просыпается Володя и громко требует, чтобы его выпустили из коляски. Старшие осаждают маму каждый со своими проблемами. Стараются перекричать друг друга, сердятся.

"По одному, пожалуйста, говорите," - требует мама и тоже сердится. Она судорожно срывает с себя одежду. Достает малыша. Тот все еще шумит.

– Володя, ты - дурацкий, - ругает его сестра.
– Мамочка, вот, что я нарисовала.

– Это что?

– Пейзаж.

– Молодец. А почему облако желтое?

– Это теплое облако.

– А-а... А что это?!
– строго спрашивает мама, указывая на горку печенья в углу комнаты?

– Это наши запасы на зиму. Мы бельчата, - радостно сообщает Степа.

– Немедленно это убери. Еще тараканов тут разведете.

– Мама, мы это печенье на дачу возьмем, - вмешивается Маша.
– Это на лето запасы. бабулечке.

Маме вдруг очень-очень захотелось посмотреть летние фотографии. Скорей бы все переделать. И сесть. Смотреть. Вспоминать.

Вот на этом снимке Маша в расщелине старой сосны, вся в солнечных бликах. Какая хорошенькая!

Вот Степан несется в речку с широко разинутым ртом и горящими глазами.

А здесь они все вместе. Мама такая лирическая, в лиловых тонах, изящная соломенная шляпка, меланхолическое выражение лица. Сидит на лесном пне. На руках ребенок. Можно подумать, что его только что принесли ей какие-нибудь няни. А где-то за кадром усадьба, фонтан, гувернеры. А над ними облако. Желтое. Очень солнечный день.

Мама засыпает, размышляя о том, как трудно представить себе то блаженство, которое ожидает праведников в раю. "Если даже на нашей грешной земле бывает так хорошо".

– Ты спишь?
– папа шепотом.

– А что?

– Как что? Мы же собирались в прорубь. Крещенье же!

– Какая прорубь? Наверное, лед весь растаял.

– Да уже мороз. Пошли.

– О-о-о... Это очень холодный цвет.

– Что?

– Ты получил зарплату?

– А что?

– Где твои космы?

– Был в парикмахерской. Могу же я себе хоть раз в год позволить. Так идем?

И правда, похолодало.

– А можно кое о чем тебя попросить?

– Проси.

– Пройтись с тобой под руку.

Папина левая рука сгибается в локте. Мама выпрямляется и поднимает подбородок. Вот это да! Без детей. С мужем. На улице. "Жаль, что никого знакомых нет," - сокрушается мамино тщеславие.

Ныряют. Раз. Два. Три. Обратно трусцой, держась за руки.

Дома.

– Значит, водка?

– Ну, в честь праздника.

– Тогда и мне налей.

Мама согревается и веселеет. И может быть, действительно, он начнет нормально, как все, выпивать немного по праздникам. И не стоит беспокоиться, ругаться.

x x x

Мама, румяная, вбегает в квартиру с мешком продуктов. Папа спешно одевается, чтобы уйти.

– Февраль... достать чернил и плакать.

Писать о феврале навзрыд,

Пока грохочущая слякоть

Весною черною горит.

Мама, декламируя, обматывает шарфом папину шею.

– Это ты сама сочинила?
– высовывается из комнаты Степа.

– Спасибо за доверие. Это Пастернак.

– Что-что?

– Так ты в субботу придешь пораньше?

– Постараюсь.

– Трезвый?

– Постараюсь. Пока.

Мама строит планы на субботний вечер. Надо бы в гости. Без детей. Ну, со Степой. Может быть, и с Машей. Но без Володи.

– Ты что не знаешь, что маленьким надо уступать?
– слышится между тем Машин голос.

– Ты у нас вредная, как Шапокляк, - говорит Степа.

– Шапокляк мальчики бывают. А я девочка... Шапоклякша...

Маша выходит из кухни.

– Мам, дай каши. Ну что это такая за хозяйка - кашей никого не кормит!

Следом за ней появляется Степа с обмотанной шарфом головой и лыжной палкой в руках:

– Я вызываю тебя на Троянскую войну!

– Не хочу я войну, - сопротивляется "миролюбивая" сестра.

На кухне грохот. Мама под звуки разгорающейся ссоры бежит туда. Володя с опрокинутой табуреткой "в обнимку" валяется на полу, весь присыпанный сахаром. Видно, лез на стол за сладеньким.