Мешки лежали на земле, испачканные, в двух местах сквозь прорехи выглядывал с лукавым прищуром Ленин. И вся эта груда окажется мала для покупки свободы? Я недоверчиво покрутил головой. Нет, тут что-то не то. Должно же хватить…

Мне не жалко было этих денег, тем более, что через несколько лет они превратятся просто в бумажки. Да, пока что они имеют стоимость, но совсем скоро к ним на замену придут другие деньги. Да, можно было поменять на доллары, но на черном рынке за доллар просили двадцать рублей, а не так, как по официальному курсу шестьдесят три копейки. По официальному и не поменяешь нигде, если только ждать ещё пару лет и уже за стольник менять…

По истории я помнил, что после революции за один доллар давали почти два с половиной миллиона рублей, но это был страшнейший кризис в стране. Даже в пиковых девяностых доллар вырастал почти до шести тысяч, но не до двух с половиной миллионов.

А в моём времени… В моём времени крутился и скакал молоденьким козликом, то снижаясь, то снова подпрыгивая.

— А есть ещё? — спросил Гурыль.

— Да вроде бы всё выгреб, — ответил я. — Сколько клал, столько и вытащил. Никто вроде бы не прибавил своих.

— А где ты это взял? — кивнул Ковальков на мешки.

— Где взял, там уже нет, — уклончиво ответил я.

Гурыль с Ковальковым переглянулись. Потом Гурыль спросил:

— Лось, вот скажи мне как старшему… Что ты задумал? У тебя такое бабло на руках, а ты какие-то тупые олимпиады устраиваешь? Чего ты за пацанов мазу тянешь? Тебе не по х… на них? Они же тебя в раз сдадут, вон, как Коротыш, так стоит ли бабки на ветер выбрасывать? Может их лучше мудрым людям отдать, а они уже знают, как и что с ними сделать?

— Что я хочу? — спросил я, усмехнувшись. — Хочу сплотить пацанов. Сплотить так, чтобы они могли помогать друг другу, чтобы друг друга уважали, а не били друг другу морды из-за того, что родился в трех домах от другой улицы. Хочу помочь Юже, чтобы люди пережили грядущий кабздец более-менее достойно. А что ещё? Чтобы семья моя была под защитой, чтобы им ничего не угрожало, чтобы жили…

— Какую же хрень ты несёшь, — чуть ли не простонал Ковальков. — Какой же ты ещё пацан, Сашка! О себе думать нужно, о своих, а не о каких-то пацанах, которые через пару лет и думать о тебе забудут! Тут же вот, деньги… Бери и делай что хочешь! Скоро демократия утвердится и вообще царем ходить будешь. О каких пацанах ты всё загоняешься? А? Половина сопьётся, вторая половина в тюрьмах сгинет, вот и все пацаны. Может, кому и повезет повзрослеть, но что они будут делать? Работать за копейки и всегда х…ми покрывать правительство?

— Нет, мы не такие, — буркнул я в ответ. — Мы же дети героев, мы с малых ногтей впитывали, что наши предки были богатырями, что всегда за справедливость…

— Да кому на х… нужна сейчас справедливость? Вон она, в мешках валяется, вся справедливость, — Ковальков пнул один из мешков. — Чем больше в мешке наложено, тем ты справедливее. И свободу тебе тоже эта самая «справедливость» выторгует. Не пацаны, не родные, а бумажки. Голимые бумажки, которыми оплачивают человекочасы…

— Вот поэтому их и не жалко пустить на доброе дело, — проговорил я. — Если деньги пойдут на пользу кому-либо, то это же классно!

— Бабки? На пользу? — покачал головой Гурыль. — Нет, брат, сколько я людей знаю — никому ещё бабки пользу не приносили. Как заработаешь их, так начнешь бояться, что украдут. В банк положишь, а ведь и банк обнести могут. Начнешь в дом вкладывать, аппаратуру покупать, украшения всякие… Тоже в гости могут заявиться те, у кого такого нет. Вот и боишься за заработанное, думаешь, что на хрен оно бы такое счастье упало. Жил потихонечку и никого не трогал, как все…

— Как все? — хмыкнул я в ответ. — Да не можем мы как все. Мы же другие.

— Другие, — вздохнул Ковальков. — Ну, раз ты так думаешь, то пришла пора тебе разочароваться, Сашок. Ты уж извини, если что не так.

После этих слов он взмахнул рукой, а в моей голове взорвалась Вселенная.

Глава 29

Сознание возвращалось толчками. Как будто проталкивалось сквозь туго натянутую ткань, прожималось беловатой влагой.

Самым первым пришло чувство осязания. Я ощутил, что лежу на жесткой поверхности, в правый бок впивается острый кирпичный клык, а слева что-то колет не менее острое. Пришедшее осязание принесло знание о том, что рядом находится прелая солома, а в воздухе витают ароматы навоза. Всё это амбре смешивалось с запахами гниющего дерева и мокрой глины.

Не самое приятное ароматическое сопровождение для пробуждения, скажу я вам. Прибавьте к этому ещё дикую головную боль и не желающие разлипаться глаза и примерно поймёте моё состояние.

Слух принес звуки голосов. Разговаривали неподалёку. Меня не стеснялись, а это могло означать только одно — говорившие не принимали меня за какую-то угрозу. А может быть уже списали со счетов и не обращали внимания на моё возможное пробуждение.

Ещё было слышно негромкое потрескивание, а налетевший ветерок принес запах дыма и жареного хлеба. Похоже, что кто-то решил развести костерок, чтобы дымком избавиться от вездесущего гнуса, а заодно и пожарить хлеб.