Последней из комнаты выходила Катя. Она повернулась ко мне и вполголоса сообщила, что Вере завтра необходимо будет появиться в институте. С многозначительной улыбкой, Катя выразила надежду, что завтра с утра я не буду особо этому препятствовать. Я скопировал её многозначительную улыбку и утвердительно кивнул, подумав про себя: «Да пошла ты со своей Верой!» Что подумала Катя, мне не известно.

Весь вечер я ощущал давление со стороны Кати и Лены. Я прекрасно понимал, что они исподволь стараются внушить мне симпатию к их подруге. Вот из-за этого скрытого давления Вера мне сразу не понравилась. Я всю жизнь был поперечиной. «Назло маме, отморожу уши» — это про меня. Я даже не приглядывался особо к Вере. Я сразу для себя решил, что Вера — это одноразовый вариант. И только ради спокойствия моих друзей и только для встречи Нового года, я решился пожертвовать своим временем и чувствами, и вплотную заняться хозяйкой этого дома. До максимальной плотности.

В комнату вошла Вера. Она села на край дивана. Выглядела она нерешительной или чем-то обеспокоенной. Вообще, она была больше похожа на пациентку клиники, которая сидит в очереди на удаление почки, чем на хозяйку дома. Меня её вид озадачил. У меня не было достаточной практики по уламыванию скромниц. Дело в том, что с самого детства я был избалован женским вниманием сверх меры. Я не могу сказать почему. Это не какой-то секрет. Просто я сам не понимаю. Ни красавчиком, ни душой компании, ни героем-лидером я точно ни разу не был. Кто может знать, что у женщин на уме? Мне кажется, они сами не всегда могут объяснить, что заставляет их сделать свой выбор. Ещё в детстве я усвоил, что отношения между мужчиной и женщиной могут возникнуть только по желанию женщины. Характер этих отношений тоже зависит от неё. Многие мужчины, правда, считают, что в своей жизни они сами сумели завоевать понравившихся им женщин. Своей любовью, своей настойчивостью, своими дарами, своим состоянием. Наивные. Некоторые из таких «завоёванных» женщин, в доверительных разговорах со мной, довольно зло насмехались над заблуждениями своих «завоевателей». В общем, раз уж от меня ничего не зависело, я всегда ждал, когда женщина сама начнёт проявлять инициативу. Такая стратегия сэкономила мне целый вагон нервов, сил и эмоций.

По элегическому виду Веры, я понимал, что вот от неё, какой-нибудь инициативы я вряд ли дождусь. Сам я совершенно разучился играть в обольщение. Начать наш разговор с чётких армейских команд? Учитывая мой сержантский опыт, мне это было бы не трудно. Но даже будучи неприлично пьяным, я понимал, что с Верой это будет не совсем уместно. Может, когда-нибудь, позже, мне и стоит испытать этот милитари-стиль на ком-нибудь. Мы молчали. Долго молчали. Наконец, я заметил, что она собирается духом, чтобы что-то мне сказать. Я подвинулся к ней ближе и развернулся в её сторону, показывая, что готов её выслушать.

— Александр, я могу вас спросить?

Её голос был на удивление спокойным. Я улыбнулся и кивнул. Я постарался изобразить максимум простодушия и внимания, чтобы не спугнуть это робкое начало игры.

— Вы можете честно, без всяких деликатностей, сказать мне: как вы здесь сегодня появились?

— Во-первых, я всегда говорю только правду, — соврал я. — Дело в том, что у меня ужасно плохая память, и врать мне лучше и не начинать, — запутаюсь. Во-вторых, я появился здесь потому, что встретил своих друзей. Они меня сюда и затащили. Ну, и в-третьих, я никогда не вру, у меня память плохая.

— Понимаете, Катя и Лена, и не только они, считают своим долгом обустроить мою личную жизнь, — улыбнулась она, — вот я и подумала, что вы появились здесь по их просьбе.

— Да ты чего, Вера, — фыркнул я, — я этих Катю и Лену первый раз в жизни вижу. О чём мне с ними договариваться? Если хочешь, я тебя лучше знаю, чем их.

Вера удивилась.

— Я тебя вчера видел во сне, — пояснил я ей. — В моём последнем армейском сне. Только причёска у тебя была другая.

Конечно, при всей правдивости этого факта, моё объяснение звучало, как фраза из женского романа. Хотя откуда бы мне знать, я же ни одного женского романа не читал. Ещё один стереотип наших дней. Сохранится ли он до вашего времени?

Вера испытующе посмотрела на меня:

— Я не обидела вас?

— Слушай, Вер, перестань «выкать». То, что мои друзья зовут меня Дедом, ещё никому не даёт право общаться со мной, как со стариком. Кстати, тут где-то ещё вино оставалось. Давай на брудершафт, по-настоящему. Сначала мы выпьем, потом должны поцеловаться и, с этого момента, говорить друг другу только «ты».

Вера радостно кивнула. Я налил нам вина и ещё раз описал весь ритуал. Мы выпили, обнялись, чмокнулись. Вера засмеялась, озорно прищурилась и спросила:

— А вы… а это точно я была в твоём сне?

— А у тебя есть сестра-близнец?

— Нет.

— Значит, это ты была в моём сне. Эротическом, кстати…

Я не смог продолжить и оценить её реакцию на мой пикантный намёк. Меня закружило, и начало дико мутить. Сегодня такое состояние алкогольной интоксикации сравнивают с вертолётом. Но поскольку я вырос в более научно-развитую советскую эпоху, для меня, это была центрифуга из Центра подготовки космических полётов. Мне сразу стало ни до чего.

Я проснулся в восьмом часу утра. Я лежал одетый на диване под одеялом. Я вспомнил, как вчера Вера уговаривала меня остаться на ночь на этом диване, а я рвался на улицу в поисках приключений. А перед этим, в течение получаса, она помогала мне курсировать между ванной и туалетом. Большую часть закусок мой желудок, по каким-то своим причинам, отправил в унитаз. Просто чудом, туда же, в унитаз, не отправились мои глаза. Я был уверен, что они вывалятся вслед за содержимым желудка. Было очень плохо. Но, тяжелее, чем физические мучения, — это вечный утренний стыд. Это верный спутник всех пробуждений с похмелья. Даже если ты накануне мог себя контролировать, и не было в твоём поведении и в твоих словах чего-то вызывающего, всякий раз чувствуешь, что виноват. Но в то утро, основания для угрызений совести у меня были. Я не оправдал надежды моих друзей. Я чувствовал свою вину перед Верой, как женщиной. Мои метания между раковиной и унитазом вряд ли можно было засчитать как попытку охмурения Веры.