В работе “У Хэтти” были свои преимущества. Когда Салли стоял у теплого гриля, боль в колене – сильнее всего она донимала его по утрам – понемногу стихала. Два-три шага, которые он вынужден был делать между грилем и холодильником в первые три часа после подъема, между половиной седьмого и половиной десятого утра, служили Салли необходимой разминкой; расходившись, он присоединялся к Рубу и Питеру в доме Андерсона или ехал к Карлу Робаку – узнать, не найдется ли у Карла для него очередная паршивая работенка, а Карл обожал давать Салли только такие. Салли старался по возможности работать у Карла, поскольку дела в доме Андерсона не хватит на всю зиму на трех человек, даже если один из них калека, второй записной лентяй, а третий университетский преподаватель, надумавший подхалтурить. Признаться, Салли удивился, когда через две недели из Западной Виргинии явился Питер на “эль камино”. Салли за это время успел почти забыть о том, что предложил сыну работу, ту самую работу, которую считал своей и Руба. А это значило, что надо или отправить Руба работать с его кузенами, или найти себе дополнительное занятие. И Салли сказал Касс, чтобы не утруждала себя поисками нового повара для завтраков – до конца зимы точно. Едва Салли понял, что нужно сделать, решение далось ему легко. Куда сложнее было уломать Карла Робака, чтобы тот подбрасывал ему работу, Карл вечно ныл, что “Тип-Топ” потихоньку разоряется, и утверждал, что этот процесс якобы ускорится, если Клайв Пиплз облажается и просрет сделку с “Последним прибежищем”. Салли считал это просто нытьем, и хотя он не сомневался в способности Клайва Пиплза просрать что угодно, но сомневался, что это произойдет в данном конкретном случае, поскольку тогда Карл Робак фактически останется без гроша, а его везение Салли считал одной из немногих констант в остальном переменчивой жизни. Правда, в это время года у Карла всегда мало работы. Но куда противнее, что он каким-то чудом догадывался, что Салли очень нужны деньги, и не гнушался платить ему меньше, чем Салли согласился бы, если бы так отчаянно не нуждался в них, при этом Карл еще приговаривал, что с униженным Салли иметь дело куда приятнее, а Салли отвечал: в том-то и разница между нами, с тобой неприятно иметь дело всегда.

В половине седьмого, когда Касс открыла закусочную, у дверей уже кучковались мужчины, среди них Руб, они притопывали от холода, дожидаясь, когда их пустят в тепло и свет. Руб немедленно уселся на табурет поближе к Салли – тот стоял возле гриля и металлическим венчиком взбивал яйца в миске. Последняя неделя – с тех пор, как Питер вернулся в Бат, – выдалась для Руба непростой. Он привык, что Салли целиком принадлежит ему и не надо его делить ни с Питером, ни с мальчонкой. Совсем недавно Руб пребывал в блаженном неведении о том, что у Салли есть сын и тем более внук; Руб считал, эти двое поступили не очень честно, заявившись в Бат без предупреждения в расчете, что им тут обрадуются. Рубу не нравилось, что приходится работать с Питером, тот не умел так внимательно слушать, как Салли. Вдобавок если Питер и заговаривал с Рубом, что случалось нечасто, то на каком-то другом непривычном английском, и от этого английского Руб чувствовал себя глупо. В восьмом классе старая леди Пиплз предупреждала его, что общество отдает должное тем людям, которые говорят так хорошо, что другие люди чувствуют себя дураками, оказалось, все так и есть, потому Руб особо не удивился. Но куда хуже, что и Салли теперь говорил иначе, совсем как Питер. Салли вообще общался только с сыном, а Руба едва замечал, и, судя по некоторым признакам, Салли действительно прислушивался к тому, что отвечает Питер. И то, что Салли слушает Питера, да еще отвечает ему, особенно раздражало Руба, ему нравилось считать Салли своим единственным настоящим другом. Ведь Руб рассказывал Салли такое, о чем и не заикнулся бы никому, даже Бутси, своей жене. Он не утаивал ничего, делился с Салли заветными желаниями, не имевшими отношения к Бутси. Едва Руба охватывало какое-то желание, он тут же сообщал о нем Салли, чтобы вместе порассуждать об этом. По мнению Руба, у Салли был единственный недостаток: он не хотел иметь больше того, что у него и так есть, и это представлялось Рубу необъяснимым. Если стоишь на улице, на холодрыге и сырости, вполне естественно желать очутиться в помещении, в сухости и тепле, вот Руб этого и желал – и не только для себя одного, он же не эгоист какой, но и для Салли. Это и есть дружба. Пусть Питер и сын Салли, но Руб был твердо уверен, что Питер не питает к Салли таких сильных чувств. Он не друг Салли. И, усевшись на табурет поближе к Салли, стоявшему по ту сторону стойки, Руб с удовольствием объяснил бы ему все как есть про дружбу, чтобы Салли понял. Но вместо этого Руб спросил:

– Не дашь мне взаймы доллар?

Салли просунул лопаточку под шеренгу сосисок, перевернул их и посмотрел на Руба, а тот сразу же уставился на стойку и покраснел.

– Нет, – ответил Салли.

– Ну ладно. – Руб пожал плечами.

Салли вздохнул, покачал головой.

– Если хочешь, дам тебе взаймы пару яиц.

– Яйца нельзя дать взаймы, – указал Руб. – Как только их съешь, их уже не вернуть.

– Когда я даю тебе взаймы деньги, их тоже уже не вернуть, – заметил Салли. – Так что лучше я дам тебе яйца.

Салли разбил на гриль два яйца, и они зашкворчали на сале. Утвердившись у гриля, Салли, как ответственный за завтрак, ввел несколько небольших, но существенных новшеств. Во-первых, яичницу теперь жарили не на масле, а на сале от бекона. Салли считал, что так вкуснее и все равно гриль уже жирный. Во-вторых, гренки он готовил из того хлеба, что есть под рукой. Белого цельнозернового. Все равно с тостом не разберешь, белый хлеб или черный, а Салли любил сперва закончить одну буханку и лишь потом начинать другую. Его поварское упрямство уже мало кого удивляло, завсегдатаи знали, что он приготовит им завтрак на свой манер, что ни закажи. Они заказывали яйца пашот на ржаном гренке, свежевыжатый апельсиновый сок, круассан, апельсиновый джем и травяной чай, и когда перед ними ставили завтрак (сок из пакета, яичница-болтунья, белый хлеб с клубничным вареньем, мутный кофе), оказывалось, что в нем нет ничего из того, что они попросили.

Салли поставил перед Рубом тарелку с яичницей.

– Знаешь, о чем я мечтаю? – спросил он.

Руб жадно набросился на яичницу.

– Эй, – сказал Салли.

Руб поднял глаза.

– Я с тобой разговариваю.

– Что? – спросил Руб. Это очень похоже на Салли: сперва игнорировать Руба, а потом поставить перед ним еду и завести разговор.

– О чем я мечтаю?

Руб впился взглядом в лицо друга, точно надеялся прочесть ответ.

– Я тебе подскажу. Я мечтал об этом и вчера, и позавчера. Я мечтаю об этом последние две недели, и каждое утро я мечтал об этом вслух при тебе. Я пел о своей мечте во весь голос.

Руб не донес до открытого рта вилку с капающей яичницей, пытаясь припомнить вчерашний день. Касс и двое мужчин за стойкой, слушавшие их разговор, многозначительно замурлыкали “Снежное Рождество” [39] . И Руб догадался.

– Ты мечтаешь о снеге на Рождество, черт побери, – ответил Руб и, довольный, всосал яичницу.

– Верно, именно об этом я и мечтаю, – подтвердил Салли. – О снеге на Рождество, черт побери.

Мужчины за стойкой запели: “Я мечтаю о снеге на Рождество, черт побери”. Старая Хэтти покачивалась в кабинке и смотрела задумчиво-безмятежно. Это была одна из ее любимых песен.

Не успела умолкнуть песня, как вошли Питер и Уилл, мальчик был сонный, но довольный, Питер просто сонный. Питер усадил Уилла на табурет возле Руба и уселся рядом с сыном. Уилл сморщил нос.

– Чем-то пахнет, – прошептал он.

Салли кивнул.

– Поменяйся местами с отцом, – предложил он.

Они поменялись местами.

– Лучше? – спросил Салли.

– Немного, – ответил мальчик.

– Через минуту будет еще лучше, – заверил Салли.

Руб подбирал с тарелки остатки желтка и ни на что не обращал внимания. Вряд ли он слышал хоть слово из их разговора, подумал Салли.

– Ты завтракал? – спросил Салли мальчика.

Тот кивнул:

– Бабушка сделала мне гренки.

– А ты сам разве не можешь?

– Только не на бабушкиной кухне, – объяснил Питер.

– Хочешь какао?

– Ага.

Салли подогрел внуку какао из пакета, добавил взбитых сливок из баллончика.

– Ты сегодня снова будешь мне помогать?

– Ага, – закивал Уилл, нос его был перепачкан взбитыми сливками.

Салли рассматривал Питера, сегодня тот казался мрачнее обычного. Не привыкший вставать рано Питер обычно часов до десяти отмалчивался.