– Мэллори, – резким тоном вмешивается мама, – достаточно.

– Правда? – я смотрю на нее. Передо мной туман, а глаза жжет так же сильно, как и боль внутри. – Не скажу, что ты чем-то лучше них, потому что сейчас тоже ведешь себя как настоящая сука.

– Хватит.

За очередным требованием следует мертвая тишина.

На меня она действует донельзя отрезвляюще: внезапно я возвращаюсь в свое тело. И теперь, словно на повторе, слышу каждое отвратительное слово, которое вырывалось из моего рта. Это невыносимо. Я слишком испугана, зла, ранена, чтобы оставаться здесь хотя бы еще секунду.

– Боже. Я… я…

Трясу головой и поворачиваюсь. Мчусь к себе в комнату, едва видя дорогу перед собой.

Я только что назвала свою маму и сестер-подростков, жизни которых разрушила, суками. Буквально в лицо швырнула все, что сделала для них, несмотря на то что без меня им все это было бы не нужно.

Закрыв за собой дверь, бросаюсь на кровать и от стыда прячу лицо в ладонях.

Я никогда не плачу. Не плакала, когда рассказывала маме о том, что сделал отец. Не плакала, когда он собрал вещи и ушел. Не плакала, когда нам позвонила дорожная служба в половине шестого утра. Не плакала, когда отказывалась от стипендий, когда Боб уволил меня, в машине Дефне по дороге от дома Нолана. Я никогда не плакала, даже когда очень хотела, потому что спрашивала себя, имею ли право на эти слезы. И ответ всегда был «нет», так что остановить себя было легко.

Но сейчас я не могу сдержаться. Закрыв лицо руками, я буквально вою – громко, уродливо, чувствуя, как по щекам стекают крупные слезы, оставаясь на ладонях. Внезапно на меня обрушивается реальность последних лет. Все мои неудачи, ошибки, упущения. Всё, что я потеряла; минуты и часы, которые провела, идя совсем не в том направлении, в котором хотела бы; осознание, что папы больше нет рядом… Все это застряло у меня в горле и душит, душит, скручивает изнутри. Вдруг я понимаю, что не могу выносить человека, которым стала.

Матрас рядом со мной проминается.

Теплая, худая рука касается моего плеча.

– Мэллори, – зовет меня мама спокойным, но твердым голосом. – Я пыталась не вмешиваться, но настала пора поговорить о чемпионате мира.

Мне в голову приходит несколько вариантов ответов. К сожалению, я не могу произнести ни один из них вслух из-за внезапно начавшейся икоты. К счастью, мама, кажется, читает мои мысли.

– Да, – говорит она мягко, отводя мои мокрые волосы от лица, – я знаю.

– Откуда?

Мама улыбается.

– Дарси рассказала мне в ту же секунду, как узнала сама. Но я и до этого подозревала, что что-то не так, – она пожимает плечами. – График работы не поддавался никакой логике, а твои рассказы о центре для пенсионеров звучали так, будто ты ни разу там не была и просто прочитала информацию в брошюре. Еще… ты другая, когда думаешь о шахматах. Ты становишься другим человеком. Гораздо счастливее, – ее улыбка становится грустной. – Мэл. О тебе говорили в «Доброе утро, Америка». Ты не думала, что мне сразу начнут звонить все дальние родственники и говорить, что тебе пойдет химическая завивка?

Из меня вырывается стон. Между приступами икоты. Мама тихо смеется и, обняв за плечи, притягивает меня к себе так нежно, будто я не назвала суками шестьдесят семь процентов людей, которых она родила.

– Думаю, правильнее будет начать даже не с чемпионата мира, – мягко говорит она. – Наверное, правильнее будет поговорить о твоем отце.

Я тут же принимаюсь трясти головой.

– Нет, я… Прости. Я перешла все границы. Нам не нужно…

– Нам нужно, – мама сжимает губы, и выражение ее лица становится печальным. – Прошло уже больше года, и я беру на себя ответственность за то, что не поговорила с тобой раньше. Долгое время я считала, что делаю тебе одолжение. Что ты была сильно травмирована, и разговоры на эту тему только расковыряют глубже.

– Это не так, – я вытираю глаза тыльной стороной ладони и издаю вялый смешок. – Это не я была травмирована. Тебе изменили. Сабрине и Дарси пришлось расти без отца, и случилось это по моей вине, так что я здесь единственная сука.

– Нет-нет-нет, – мама с удрученным видом качает головой. – Видишь? Именно поэтому нам следовало поговорить об этом раньше. Ты ни в чем не виновата. Но знаешь, кто виноват? – Проходит мгновение. Мамины глаза сияют в послеполуденном солнце. – Твой отец. Твой отец сделал ужасный, жестокий, эгоистичный выбор. Я так мало говорю о нем отчасти потому, что даже годы спустя мне тяжело смириться с тем, каким человеком он стал. Но я никогда не считала тебя виноватой ни в чем из случившегося.

– А должна была. Это моя ошибка. Если бы я не…

– Мэл, история не терпит сослагательного наклонения. Хотя, если подумать, я тоже могу сыграть в эту игру: если бы ты не рассказала мне, что увидела на том турнире, я все равно узнала бы. Потому что это был не первый раз. И у твоего отца, ко всему прочему, были проблемы с алкоголем и два предупреждения из-за вождения в нетрезвом виде, так что если бы он не ушел из дома тогда, то высока вероятность, что все произошло бы в какой-нибудь другой день.