За столами собиралось всё меньше панов – зато самых стойких и забурунных. И самых, кстати, обидчивых по части намёков на возможное завершение гостевания. Поэтому новобрачные продолжали выходить к обедам и вечерним застольям, а Никанорыч продолжал ошиваться подле них. Был ему от этой изнурительной стратегии какой-то профит – трудно сказать. Пепелюшка, полностью поглощённая своей любовью и её предметом в бархатном берете, вряд ли кого-либо замечала и различала: Никанорыча от пана Заяцкого, а служку с подносом от графа Олельковича. Или от подружки Кирочки. Эта тоже маячила нынче где-то фоном – фоном, оттеняющим невероятную красоту и невыразимые достоинства возлюбленного мужа.

Впрочем, Кира редко на этом фоне появлялась. Мало ли. Ей ведь могли и припомнить последнее выступление на публике. И бес их поймёт, этих средневековых долдонов, в каком контексте его припомнят…

Она мышкой отсиживалась в своих покоях, нянча забинтованные руки. Принимала пару раз в день лекаря, являвшегося на перевязки, сплетничала с горничной, гуляла в парке с Сырником. Эта вольная псина цыганского образа жизни вновь изображала из себя собачью преданность и верность до гробовой доски. А на деле - до первого шухера. Несмотря на это, а, может, именно поэтому Кире было с ним спокойно - как с барометром, предсказывающим ясную погоду: если Сырник рядом, в череде бед, неприятностей и опасностей наметился просвет. Впрочем, она всё чаще ловила себя на мысли, что не только это свойство непостоянного пса её утешает. Утешением стал он сам - бестолковый, лохматый, никчёмный. Чему она радовалась, когда, выбираясь в парк на прогулку, замечала на дорожке, у входа, его грязно-белую с рыжими подпалинами масть? На этот вопрос она себе ответить не могла. Поэтому решила им не задаваться.Тем более, что подобных вопросов без ответа у неё и без того накопилось...

Кира подолгу просиживала у туалетного столика, заново привыкая к своему отражению.

Каждое утро она с замиранием сердца открывала глаза и первым делом бежала к зеркалу, одновременно и торопясь, и отчаянно труся его равнодушной честности. Но зеркало пока не подводило, неизменно являя её настороженному взору беспокойное, немного излишне бледное, но молодое лицо; растрёпанные после сна, но блестящие и густые, без единой нити седины волосы.

«У меня психоз, - сокрушалась Кира, безропотно принимая помощь горничной в утреннем туалете. – Неужели я теперь всю жизнь буду бояться заглянуть в зеркало? Надо что-то с этим делать…»

Но что с этим делать – было неясно. Психиатры в Колбасковском королевстве, где на свадебном пиру развлекаются пляской ведьмы в раскалённых башмаках, ещё не вызрели, как вид. Средневековые самодовольные лекари в чёрных сюртуках хоть ожоги лечить научились – и то спасибо…

Когда повязки сняли, а ладони покрылись противной, стягивающей кожу коркой, весёлая горничная сообщила об отъезде графини Западловской. Да и, в целом, о постепенном исходе загостившейся шляхты. О вешегородском кмете, вступившемся на свадебном пиру за расколдованную Киру, тоже удалось вызнать: всё ещё в королевском замке, дожидается отплытия каравана иностранного купца – ну, того, что приближен доброй принцессой; что цветочек слямзить пытался; что в соболях щеголяет; понятно, какого? – дожидается, дабы присоединиться.

– Токмо ждать, небось, ему до старости придётся!- фыркнула горничная. – Коли не решится этого бородача заступом от принцессы отковыривать – прилип, зараза, как потные подштанники.

Кира, осенённая вдруг внезапным замыслом, уставилась невидящим взглядом на стену, обитую муаром в завитушках. Потом вскочила и принялась торопливо ходить по комнате, обдумывая идею. Приняв решение, остановилась, натянула с помощью служанки мягкие хлопковые перчатки, оберегая болячки, и задумчиво оглядела себя в зеркале.

– Ну-ка, - приказала она уже усевшейся на стол и болтающей ногами прислуге, - помоги мне переодеться. Схожу, пожалуй, сегодня на обед к их высочествам…

… В пиршественной зале мало что изменилось за истекшие две недели – у Киры даже возникло ощущение дежавю. Народу, правда, стало поменьше. Да и торжественности поубавилось. И платье у принцессы поменялось… Ну, а в остальном – так же светило солнце сквозь распахнутые окна, так же сновали служки с подносами, так же восседали новобрачные, сияя, словно медные пятаки, и так же подле них потел в соболях Никанорыч.

Кира соблюла этикет, присев в неумелом реверансе перед сиятельной парой, не обратившей на неё никакого внимания, и плюхнулась на лавку подле купца.

– Как здоровьице? – поинтересовался тот с таким видом, будто заявившаяся «вежехвостка» сто рублей ему задолжала.

Дело, конечно, было не в ста рублях – Кира ухмыльнулась – задолжала она ему аудиенцию у короля. Никанорыч, значит, ждёт, а вопрос ни черта не решается! Девчонка где-то прохлаждается, отговариваясь лечением, будто такая уж у неё хворь непреодолимая! будто к постели скорбной она прикована! будто не руки, а язык обожгла, холера!..

– Спасибо, - дежурно отреагировала на дежурное приветствие Кира, с тоской оглядывая пиршественные яства – ела она пока ещё тоже с помощью горничной, подносящей ложку, - уже лучше…

Она перевела взгляд с бланманже на потный профиль купца и вздохнула:

– К вашим услугам, Порфирий Никанорыч. Готова служить по мере сил вам и вашему прожекту.

Купец покосился на соседку с недоверчивой надеждой.

– Сегодня же займусь, - заверила она, - вот те крест! Только…

– Только торгашество твоё грабительское неприемлемо! – отрезал купец. – Это ж надо было загнуть – треть прибыли! Я-то на такие риски иду, отправляясь в сей вояж! На мне все расходы, обеспечение, придумка опять-таки! А на тебе чего, девка-соплезвонка? Окромя словечка замолвленного?