Эти люди прекрасно умели считать.

Это был седьмой год, и никому из рыбаков не хотелось задерживаться в море.

В роще, перед входом в пещеру разбойников, Ротус с усмешкой посмотрел на лежащее возле его ног скрученное тело.

— Глядите — объявил он остальным, — вот что будет со всеми предателями.

Кто-то из бунтарей поежился:

— Геракл рассердится, если узнает.

— Геракл для меня не проблема. Можете не волноваться об этом.

Никто не ответил, хотя некоторые быстро повернулись к своим лошадям. Им не терпелось поскорей убраться отсюда.

— Помните про сигнал, — сказал им Ротус, когда все уже сидели верхом.

— Про какой сигнал?

— Тот, про который я вам говорил.

Все как один дружно замотали головами.

— Ты нам не говорил ни про какой сигнал.

Ротус закатил от возмущения глаза:

— Я говорил. Просто вы никогда не слушаете.

— Я всегда тебя слушаю, — возразил кто-то. — Беда в том, что ты всегда бормочешь себе под нос.

— Я не бормочу. Я отчетливо произношу.

— Ну, конечно, Ротус. Ты отчетливо произносишь. Когда не бормочешь.

Ротус раздраженно сверкнул глазами, вздохнул, повторил условный сигнал и галопом поскакал впереди своего отряда прочь от пещеры.

Через несколько мгновений на мертвое тело Якса уселся ворон и стал решать, наклонив голову набок, с чего ему начать свое пиршество.

Вернувшуюся в дом Циру встретил хозяйский гнев. Хозяин пригрозил отрубить девушке голову и выставить ее на обозрение на садовой калитке; хозяйка клокотала от злости и хотела оттаскать за волосы непослушную служанку.

Лишь когда Сана напомнила им, что совет уже ждет, они сменили гнев на милость и приказали Цире одеваться.

Лишь оставшись одни, сестры-близнецы со слезами посмотрели друг на друга.

— Я так счастлива, — сказала Сана, деликатно вытирая глаза одним пальчиком. На ней было надето тяжелое ожерелье и длинное платье, элегантно отороченное серебряной нитью. Рыжие волосы забраны назад, за уши, и заплетены в тяжелую косу, украшенную разноцветными лентами. На голове простой лавровый венец.

— Я тоже, — ответила ей Цира, заставляя себя говорить весело и беззаботно.

— Как ты думаешь, они меня выберут?

— Из нас двоих ты более хорошенькая.

— Но как они узнают об этом?

— Сана! Не говори глупости!

— Я шучу, сестра, просто шучу. А теперь стой тихо, я причешу тебя. О боги, что у тебя с волосами?

— На улице ветер.

— Так… ты скажешь мне, где ты была?

— Нет, я не могу.

— Мужчина, верно?

— Я не могу.

— Как это понять? Почему ты не можешь?

— Как хочешь, так и понимай.

— Перестань ерзать, сестра. Я не сумею сделать тебя красивой, если ты будешь так вертеться. Посиди хоть немножко тихо.

— О боги, Сана, просто дай мне мои сандалии и этот проклятый венок и пойдем отсюда.

— Ой-ой, какие мы сегодня капризные! Почему?

— Извини. Это… от волнения и от… восторга.

— Понимаю. Я сама не могу дождаться начала состязания. И ты тоже? Конечно же, и ты. По глазам вижу.

Цира кивнула, закрыла глаза, кратко помолившись о чуде, чтобы Голикс не упал и не разрушил весь план, и направилась к двери.

— Цира?

— Что еще?

— У тебя венок криво надет.

Вениции не удалось ни с кем поговорить.

Она не нашла никого из повстанцев, мать тоже ушла, отец находился в совете старейшин, Иолай вместе с Гераклом, слугам она не доверяла, а Беа была с кем-то из мужчин, вероятно, с одним из старших стражников.

Искать Зарел она не стала. Эта особа, скорее всего, была вместе с Ротусом и остальными, оттачивая свой нож, свои ногти и язык.

Оказавшись одна, она стала одеваться самостоятельно.

В чем-то это ее устраивало, потому что выбранный ею наряд обнажал ее тело больше, чем понравилось бы ее отцу. Значительно больше. Хотя, по правде говоря, дай ему волю, он бы надевал на нее мешок, оставляя дыры лишь для глаз и ног.

Иолаю, с другой стороны, лучше бы при виде ее отреагировать должным образом, иначе она будет вынуждена сделать что-нибудь кардинальное. Например, остаться с ним наедине, утомить его до изнеможения, взвалить на плечо и отнести домой. Хотя мать этого никогда не одобрит.