Аккуратно поднимаюсь, чтобы не разбудить парня.

Нужно спешить домой, бабушка с матерью наверняка потеряли меня, а лишних скандалов я не хочу. Поднимаюсь на ноги, беру сарафан, который так и провисел всю ночь на кусте. Он сухой, что не может не радовать. Натягиваю на голое тело. Между ног непривычно саднит, а низ живота при воспоминании о прошлой ночи сводит спазмом. Закусываю губу.

Опускаюсь на колени перед Славой, накрываю его освободившимся куском пледа. Целую в уголок рта, чтобы не разбудить. Фотографирую в памяти эту картинку и сбегаю.

Обувь осталась на том берегу, но лезть в воду я сейчас не хочу. Бегу домой босиком. Мне везет не встретить никого, потому что риск велик, — в поселке люди просыпаются ни свет ни заря.

Добегаю до дома за несколько минут. Тихонечко открываю калитку и пробираюсь в дом, стараясь не издавать ни звука. Надо бы сходить в душ, но сил нет совсем.

Душа скулит, как брошенный щенок. Она скучает по Славе, по его чарующим глазам и горячим рукам. Обнимаю подушку, утыкаясь в нее носом, и стону. Как же мне хорошо…

Так и засыпаю, как дурочка, с улыбкой на лице.

Просыпаюсь через некоторое время. Часы показывают девять утра. Беру полотенце и быстро на цыпочках пробегаю в ванную. Купаюсь, привожу себя в порядок. Надеваю джинсовый сарафан и футболку. Ловлю себя на мысли, что не перестаю улыбаться.

Бабочки в животе сходят с ума и сводят с ума меня. Голова идет кругом. Может, я заболела? Прикладываю ладонь ко лбу — нет, кожа нормальной температуры.

Э-эх, эта болезнь называется по-другому и не лечится ни одним из существующих лекарств. Тут может помочь только один-единственный человек, желательно в большой дозировке.

Как он там, бедолага? Проснулся ли? Надо позвонить в гостиницу, проведать парня. А еще лучше сходить. Точно. В кухню захожу, напевая песенку и прикусывая губу, потому что, если не делать этого, от улыбки лицо треснет по швам.

— Нагулялась?

И покатилось с горки вниз мое хорошее настроение. Упало на острые скалы и разбилось, превратилось в кровавое месиво без возможности восстановления.

— И тебе доброе утро, мам, — прокашливаюсь.

— Я видела, когда ты вернулась. И в каком виде — тоже.

Стараюсь держаться. Не хочу ни ссор, ни криков с претензиями.

На столе в тарелке лежит горка румяных сырников. Сглатываю, понимая, как сильно проголодалась. Включаю чайник, становлюсь к маме спиной. Дышу, пытаясь справиться с негативом, которым отравляет мать.

— Повернись лицом к матери, когда она разговаривает с тобой! — кричит она.

Дергаюсь. Оборачиваюсь, складываю руки на груди.

— Что ты хочешь от меня услышать, мам? — спрашиваю устало.

— Скажи, что ты делаешь со своей жизнью?! — верещит, подается ко мне, будто ударить хочет, но тормозит. — Я пять лет мирилась с тем, что ты непонятно кем работаешь! Ты же даже не фотограф! Тьфу, а не работа. А сейчас что? Поварихой решила пойти?!

— Кондитером, — поправляю ее.

— Как ни назови — один хрен кастрюли мыть будешь!

— Значит, буду! — выкрикиваю, не сдерживаясь.

К горлу подступает ком. Хорошее же было утро, и вот безнадежно втоптано в грязь.

— Вот ты как заговорила? — переходит на ультразвук.

— Да что я такого сказала-то, господи?! Я выйти из комнаты не успела, как ты мне кучу проклятий заготовила. А за что, собственно? Я не сделала ничего незаконного, постыдного или предосудительного!

— То есть, по-твоему, то, в каком виде ты вернулась, не предосудительно? — голова трещит от ее крика.

— Осуждаешь меня только ты. Всегда, — не сдерживаюсь.

— Да я же за тебя всегда переживаю! Волнуюсь! А ты неблагодарная девка! Еще в подоле принеси от алкаша какого-нибудь!

Как пощёчина. Сглатываю, нерв на лице начинает дергаться. Впиваю ногти в ладони, до боли сжимая кулаки.

— Не смей так говорить со мной, — шепчу.

— А то что? Из дома уйдешь? Куда? — фыркает.

— Она пойдет со мной. — В дверях появляется Слава, смотрит на меня с тревогой и повторяет: — Если захочет, она уйдет со мной.

Волков говорит твердо, уверенно. Протягивает руку, и я без раздумий перебегаю комнату, падая ему в объятия, прячу лицо на широкой груди, тяну носом новый запах. Скорее всего, он помылся в гостинице, потому как пахнет от него свежестью.

— Ну точно! — мама усмехается. — Все, как я и говорила: алкаша нашла! Залетишь — не вздумай даже приходить ко мне.

Больно.

Как же больно ты делаешь, мамочка…

Поднимаю взгляд на Славу. Он в шоке, это понятно и без слов. Мама никогда не сдерживалась, но при посторонних всегда старалась контролировать себя. Несмотря на растерянность, Волков смотрит меня с теплотой. Проводит рукой по волосам, закрывает собой от этой брани.