Старческие узловатые пальцы бережно гладили её по волосам, сердце старушки билось часто и гулко, но Лёля думала о своём под этот монотонный стук. Столько вопросов на языке крутилось, столько мыслей путалось. Как кровь, что, по словам нянюшки, внутри бежит, на платочке оказалась, да на богатом, золотыми нитями разукрашенном? От какого деяния лютого батюшка её спас? Почему не помнит она ужасов тех? Столько слов, и ни одно не высказать! Лёля подняла голову и с мольбой взглянула на няню, прямо в тёмные глубокие глаза, надеясь, что старушка поймёт её безмолвные вопросы.

— Что же делать мне с тобой, горемычной, коли разгадала ты всё? Лёлюшка, мне бы к батюшке тебя отвести, покаяться, что тайну его сохранить не смогла! Сварог-батюшка меня отругаел бы, а тебя памяти лишил, и жили бы как раньше, но не могу я так, несправедливо это. — Нянюшка всхлипнула, выпуская Лёлю из объятий, и развернула на ладони платочек, на который смотрела, как на самое ценное сокровище. — Несправедливо, чтобы друзей ты верных не помнила, не заслужили они того! — Тяжёлые слёзы медленно покатились по лицу старушки. Всего две слезы, а Лёля изумлённо наблюдала, пытаясь вспомнить, плакала ли хоть раз её Нянюшка в их спокойной, тихой жизни в Прави. — Золотые мальчики были! И Догода, и братец его. Как родных внуков я вас воспитывала, любила до умопомрачения, вот и выбросить платочек не смогла, рука не поднялась на последнюю память о мальчиках моих! А ведь твой батюшка строго приказал, чтобы даже имён их под небом Прави не произносили. Ох, Лёлюшка, и что же со мной Сварог сделает, коли узнает, как наказ я его нарушила?

Испугалась Лёля, когда о батюшке своём услышала. Строг бывал Сварог, прикрикнуть мог, посохом в пол ударить, за неповиновение наказывал без пощады. Может, оно и верно, царством богов управлять — не на завалинке сидеть, светом звёзд наслаждаясь, Лёле и самой от батюшки доставался выговор, когда обязанности Берегини выполняла плохо. И так жалко ей Нянюшку стало, что она мягко отстранила старушку и подбежала к раскрытой двери. Вдруг кто-то из подруг искать её пошёл да разговор подслушал? Чувствовала она, что не для чужих ушей слова Нянюшки сказаны были. Да и то, высказала их несчастная только потому, что молчать больше не могла. За дверью не было ни души. Облегчённо выдохнув, Лёля бесшумно прикрыла дверь, вернулась к няне и усадила её на деревянную лавку у стены.

— Нянюшка, успокойся! Ничего тебе батюшка не сделает, коли не узнает ни о чём. А я не расскажу, ни в жизнь тебя не выдам, родненькая, ты же мне веришь? — Лёля присела перед няней и обхватила тёплые мягкие ладони, до сих пор сжимающие окровавленный платочек.

— Как себе верю, девочка моя добрая! — Нянюшку портили блестящие дорожки слезинок, затерявшиеся среди глубоких морщин, но взгляд её лучился нежностью. — Выросла, а таким же ребёнком светлым осталась, красавица. — Няня провела тыльной стороной ладони по Лёлиной щеке. — Видели бы тебя Похвист и Догода, узнали бы в тебе подругу детства своего? Али растерялись бы перед красой такой? Ох, знать бы, где сейчас мальчики мои! Тоже, наверное, пригожи, как день солнечный и ночь лунная. Стрибожьи внуки…

— Скажи, о каких мальчиках ты вспоминаешь всё время, нянюшка? Не знакомы мне имена их — Похвист и Догода. Хотя про Стрибога — ветров повелителя — слышала.

— Не только слышала. Ты, поди, на коленях его выросла, столько волос из бороды седой ему выдернула — не счесть. А он смеялся лишь, баловницей тебя называл. Стрибог — друг закадычный, товарищ надёжный батюшки твоего. Не разлей вода они были, хоть один над Правью царствовал, а второй Явью заправлял. Знаешь ведь, что не только в Прави боги живут, многие ведь и в Яви обитают?

— Конечно, знаю. И боги, и духи, и нечисть всякая… Мне девочки чего только о Яви не говаривали… Да и братец мой Перун в Яви чаще, чем в Прави, бывает, — тихо ответила Лёля, заворожённая рассказом. Не верилось ей, что когда-то жизнь в её привычном мире была совсем другой. Неужто у батюшки её сурового приятель близкий был? И не абы кто, а сам Стрибог! И у неё друзья водились — парочка братьев-сорванцов, сердцем нянюшки завладевших. Да только куда все они делись? Не помнила Лёля, чтобы хоть кто-то из рода Стрибожьего в Прави появлялся. Что за напасть на Нянюшку нашла? Зачем ей выдумывать ложь такую складную?

— Бывает твой братец в Яви, бывает, — закивала Нянюшка. — Важное дело Перуна в Яви держит. После того как рассорился батюшка Сварог с другом своим Стрибогом, Навьская нечисть так и норовит до Прави добраться. Они, может, и добрались бы уже, не впервой, только сначала им через Явь прорваться надобно. Вот брат твой в Яви службу несёт, бережёт от вторжения Навьского. Пала однажды Явь, так Перун врагов, с подземного царства пришедших, победил, запер лиходея главного, змея тёмного и завистливого, под плитой каменной. Не помнишь ты того, но тогда и тебя с сестрицами Перун из плена спас…

— Не было такого, Нянюшка, Род с тобой! — не сдержала Лёля возмущённый вскрик. — И раньше история твоя сказкой звучала, а сейчас и вовсе на небылицу похожа!

— Было, милая, было… Эх, лиха беда — начало. Коли начала сказ, так и закончить должна. — Няня решительно сжала в кулаке золотистый платок, словно прося его благословения, и продолжила: — До сих пор душа ноет, как про дни те сумрачные вспоминаю. Не оговорилась я по ошибке, когда про Кощея рассказывала. Знал он тебя, хорошо знал. Ты, Лёля, в Нави долго жила. До самой битвы великой. Там, в Нави, тебя Кощей и углядел. Да и после часто в Правь захаживал, вроде как к батюшке твоему почтение оказать, а на деле на тебя заглядывался. Так и ходил, пока на предложение не решился.