— Да что ты такое говоришь? — Лёля отпрянула, не веря собственному слуху. — Я даже врат, ведущих в Явь, найти не смогла, куда уж мне до Нави добраться! Да и что мне там делать среди мертвяков? А уж о битвах я слыхом не слыхивала! Нянюшка, за что ты вздумала со мной шутки шутить? — Она обиженно засопела, поражённая предательством близкого человека. Никогда ещё Нянюшка так обижать её не смела, напраслину наговаривать. — Неужели поквитаться хочешь за то, что в комнату твою без спроса вошла?! Наказать меня, неразумную? Так я уйду сейчас и не вернусь боле! Только не говори слов таких страшных, Нянюшка, не обманывай меня, мысли мои не путай!

— Успокойся, Лёленька, нет мне резона тебя обманывать. — Няня успела ухватить уже поднявшуюся Лёлю за подол и остановить. — Ребёнком ты тогда была, отроковицей юной. После ссоры батюшки твоего и Стрибога пала защита, двумя сильнейшими богами созданная. И пока каждый из них пытался сам свои владения оборонять, похитил тебя прямиком из сада нашего Скипер-Змей — злодей лютый, у подножия Древа мироздания обитающий, из тьмы меж его корней сотканный. Тьмой проник он в Правь, тьмой захватил тебя, Живу и Морену да к себе в Навь увлёк.

Лёля боролась с удушьем и даже не пыталась вырвать юбку из слабой няниной хватки. Пусть слишком сказочно звучала история из уст Нянюшки, но что-то в глубине души подсказывало Лёле, что нет ни слова лжи во внезапном нянюшкином упорстве, в фантазии этой странной. Может, память её и подводит, но чувства, ощущения… Было в её жизни что-то тёмное, холодное, то, отчего Кощея тогда так испугалась, было…

— Матушка ваша места себе от горя не находила, Сварог-батюшка клич бросил среди богов молодых, на войну с исчадиями тьмы их призывая… Кто-то на зов пришёл, кто-то на сторону Стрибога стал и помогать отказался. Перун войско возглавил да в бой пошёл… Про битву ту я тебе уже рассказывала. Только вот как спасли вас, многое уже было не вернуть, не поправить…

— Нянюшка…

— Оборотил вас Скипер-Змей в слуг своих. Как — не ведомо, да много ли надо девицам молодым, чтобы словами змеиными соблазниться? А он и рад был — тремя богинями сильными завладел, а не Марами какими-нибудь. Учиняли вы раздоры в Яви по его указке, глады, моры. Где втроём пройдёте — город как косой косило. Помирали многие — молодые, старые. Но не со зла вы это делали. — В добром голосе Нянюшки звучало сострадание, и Лёля не знала к кому — к ней ли, али невинно убиенным. — Не могли иначе, Скипер-Змей головы вам задурил, отучил хорошее и плохое различать, сказал, что нет вам недозволенного, Сварожьим дочкам… Вот вы всё за игру и приняли.

— Быть не может такого! — Будто судорога прошла по телу Лёли. Она резко дёрнулась, и нянина рука обессиленно упала. Освободившись, Лёля отбежала к оконцу. Она обхватила голову, словно это могло помочь спутанным осколкам памяти собраться в единую картину, но добилась только того, что нещадно заломило виски. — Не помню, не помню ничего! Жива, Морена, матушка, батюшка! Они бы сказали. Кто-нибудь да сказал бы! Невозможно, чтобы все молчали и о злодеянии нашем не вспоминали!

— Не знает Жива, что сотворила, не знаешь и ты. — Лёля обернулась, но наставница не смотрела на неё, перебирая в руках — бережно, будто он мог рассыпаться в пыль от слишком сильного прикосновения — свой заветный платок с каплями крови. — Сварог-батюшка память вашу забрал, чтобы не терзаться вам воспоминаниями дурными, чтобы совесть не грызла. Морена только помнит да с этим знанием живёт. Она хоть и пострадала не меньше вашего, да не только муки в Нави нашла. Когда Перун с войском батюшки твоего в Навь спустился, присоединились к ним в войне против Скипер-Змея Кощей и Чернобог, царь местный. К Чернобогу сердце сестры твоей и прикипело, да так сильно, что чары Сварога не сработали, не дали ей забыть всё, в Нави пережитое. Любовь сильнее колдовства, Лёленька. Много плакала Морена, в Навь к возлюбленному рвалась. Отпустил её отец, хоть и не желал дочери всю жизнь бессмертную в Нави провести, живой в мир тьмы сойти и навек среди душ умерших поселиться. Да только знаешь, Лёля, никогда Морена о судьбе своей не жалела.

— Зачем же со мной и с Живой батюшка так поступил? Нельзя же, Нянюшка, нельзя всё забыть, будто и не было ничего, будто не творила я зло, пусть и по указу чужому… — горько проговорила Леля, глядя из окна на тихий двор, на пруд, на играющих там уток. Она старалась представить, что когда-то ходила по Яви, неся смерть и разрушения, но не могла, как ни пыталась. Не было в её памяти ничего, она не знала даже, как эта самая Явь выглядит. — А я ведь и стыда за поступки свои не чувствую. Коль не помню, что сотворила, как мне раскаяться? Что же делать теперь Нянюшка, как вину искупить?

— Ты уже искупаешь, дитятко. И ты, и Жива. Сама подумай: Жива — Богородица, богов новых рожает, воспитывает, на путь истинный наставляет, а потом отпускает людям служить. А ты каждый день о спокойствии в Яви Рода упрашиваешь, просишь всех живущих от дурного уберечь. Думаешь, батюшка тебя по прихоти своей молиться заставляет? Нет, хочет он тебя защитницей Яви сделать, Берегиней. Многое молитва Берегини может, мала ты только, чтобы это понять.

Ведь и правда, подумалось Лёле, сколько она себя помнит, она молилась. Или бегала к Нянюшке за сказкой и булочкой сдобной. Будто из ребёнка безропотного сразу девушкой взрослой стала. Глупая, и не задумывалась она ведь, почему годы отрочества память от неё скрывает. Сколько же лет забрал у батюшка, когда память её зачаровал? Будто всю юность украл! Так, выходит, и платочек нянюшкин оттуда, из воспоминаний утерянных?

— Нянюшка! — Лёля стремительно повернулась к старушке, испуганная внезапной мыслью. — Кем нам были внуки Стрибога? И кровь моя на платке этом… Неужто, значит это, что я и их погубила? Батюшка и о том мои воспоминания отнял?

— Нет, что ты, милая! Мальчиков ты долго помнила, долго плакала по ним. Наверное, от жалости Сварог-батюшка и о них тебя забыть заставил. Догода и Похвист друзьями твоими были, соратниками по забавам! Ох, любовалась я вами, когда вы втроём игры в саду старом заводили. Будто птички перелётные порхали меж деревьев… Похвист постарше был, а вы с Догодой одних годочков. Иногда и Лёль с Полёлем не выдерживали да к забавам вашим присоединялись. Смех тогда стоял звонкий, дудочки не смолкали… Не вспомнить мне в Прави дней лучше, чем когда Похвист и Догода здесь гостили, а гостили они частенько.