— Это потому, что я — немец, — и когда она недоуменно нахмурилась, пояснил. — Ты слышала Клауса. Не надо притворяться, будто не понимаешь, о чем я сейчас.

Лена понимала. Их сейчас разделяли не только несколько шагов и снегопад. И дело не только в том, что она не считается человеком равным ему по идеологии, знаки отличия которой висели на его мундире. Их разделяли годы смертей и крови. Боль и взаимная ненависть. И пусть не Рихард убивал и насиловал в ее стране. Пусть не его рука пустила ту очередь, которая убила Люшу. Пусть не было его прямой вины в том, что Лея потеряла от шока ребенка в открытом поле, где Лене пришлось принимать преждевременные роды, а потом хоронить этот маленький бездыханный трупик. Как не было его прямой вины во всех ужасах, которые творили его соотечественники на ее земле. И в смерти мамы…

Но он был немец. Нацист.

— Знаешь, о чем я думал, когда падал? — произнес вдруг Рихард глухо. — Когда горел в воздухе, и до момента удара оставались считанные секунды? Возможно, последние секунды моей жизни. Я жалел, что так и не узнал… Не узнал, какими мягкими на ощупь могут быть твои волосы. Не узнал, как пахнет твоя кожа. Я так и не узнал тебя, Ленхен. Я понял, что хочу снова увидеть твои улыбки. А ведь их так мало, Ленхен, ты так редко улыбаешься, что все они настоящее сокровище для меня. Каждая из них. И я так хочу сделать хоть что-то, чтобы ты была счастлива. Чтобы ты улыбалась. Чтобы никогда-никогда не плакала. Вся моя жизнь вдруг сосредоточилась в одном единственном моменте тогда. И это — ты, Ленхен. Единственный фрагмент, которого мне так не хватало всю мою жизнь — это ты. И мне безумно захотелось жить. Знаешь, в чем секрет всех моих прошлых побед? В том, что мне не было страшно умереть. Меня прозвали Безумным Бароном в полку, потому что я слишком близко подпускал к себе томми. Я столько раз пролетал над обломками сбитых мной самолетов и не чувствовал ни капли страха. Мне было не страшно оказаться на их месте. До недавнего времени.

Рихард помолчал, поймал снежинку рукой, рассматривая ее так, словно она самое занимательное, что он видел в жизни. Лена же стояла, кутаясь в его мундир, не в силах уйти сейчас от него. Снежинки падали на ее лицо и, тая, смешивались со слезами.

— А сейчас я безумно хочу вернуться. Я хочу жить. Потому что есть ты. Ради тебя, Ленхен, — ее сердце забилось так сильно при этих словах, что оглушило ее на какие-то секунды. — Потому что я хочу увидеть тебя. Еще раз. Хотя бы раз… И я хочу… я должен сделать хотя бы что-то, чтобы ты была счастлива… Потому что я очень этого хочу. И будет лучше, если мы забудем обо всем, что произошло, и никогда не будем вспоминать об этом. Я обещаю тебе, что пока я жив…

Лена не смогла слышать этого. Слишком много смертей было в ее жизни прежде. И думать, что Рихард тоже умереть… Ее вдруг пронзила такая острая боль, что она не смогла сдержаться — сбежала по ступеням быстро и положила пальцы на его губы. И тут же замерла шокированная своим поступком и огнем, пробежавшим от кончиков пальцев вверх по руке куда-то к сердцу. Впервые она касалась его. По своей воле. Желая этого прикосновения.

Рихард одной рукой медленно отвел тонкие пальцы Лены от своих губ. А другой потянулся к ней, и она вся замерла в предвкушении его прикосновения. Сначала несмелого. Легкого касания ее волос, стянутых в узел на затылке. Потом по виску, по щеке… к губам. И Лена затрепетала от этого прикосновения, потянулась к нему всем своим существом. Не только он выбирал ее в эти минуты, открывая свои мысли и чувства, но и она выбирала его, по своей воле отдаваясь этому прикосновению. Наслаждаясь каждым мимолетным прикосновением. И сама приподнялась на цыпочки, чтобы встретить его поцелуй, роняя на снег мундир, когда положила на его плечи ладони. Только звякнули тоскливо награды, когда тот упал ей под ноги.

Первая мысль, мелькнувшая в голове Лены, когда Рихард коснулся губами ее губ, что она даже подумать не могла, как это может быть. Она только читала об этом в книгах, но никогда не ощущала в реальной жизни. Это было слишком интимно. Слишком важно для любой девушки. Такое можно было позволить себе только с особенным человеком, как всегда говорила ей мама. И в тот момент, когда Рихард впервые поцеловал ее, Лене почему-то именно эта мысль пришла в голову.

Он особенный для нее.

А потом все мысли унеслись куда-то прочь, когда Рихард вдруг обхватил ее лицо ладонями, и поцелуй превратился из мимолетного и легкого в глубокий и жадный, заставляя ее ноги ослабеть. Ей пришлось крепче ухватиться за его плечи, и тогда он положил одну руку на ее талию и легко приподнял ее, не отрывая губ от ее губ. Ее пальцы скользнули к его затылку и запутались в волосах, мокрых от снега, укрывающего их пеленой. Кожа его лица была холодной, а губы и язык такими горячими, что у нее закружилась голова от подобного контраста, и разлилось странное тепло по всему телу.

Лена опомнилась только, когда Рихард сделал шаг в сторону дома, и чуть отстранилась от него, удивленно посмотрев на него.

— Ты вся дрожишь, — прошептал он прямо в ее губы, прежде чем снова поцеловать так, что она позабыла обо всем на свете, кроме этого мгновения. Говорить, что эта дрожь вовсе не от холода, почему-то было неловко. Да она и сама не понимала, что с ней происходит сейчас.

Рихард занес ее в дом и поставил в холле, а сам снова вернулся под снег, чтобы подхватить с земли мундир, упавший с Лениных плеч. Она с тревогой ждала его возвращения. Рихард плотно закрыл за собой дверь, потом помедлил немного и обернулся к Лене с широкой счастливой улыбкой, при которой у нее исчезли из головы все сомнения. Бросил небрежно мундир на перила лестницы, а сам потянулся к ней и, захватив в плен своих ладоней ее пальцы, стал согревать своим дыханием.

— Ты совсем замерзла. Идиотизм, что мы так долго были на улице!

— А ты весь мокрый от снега, — обеспокоенно нахмурилась Лена, впервые позволяя себе обратиться к нему на «ты».

Они оба замерли, а потом он опять взял ее лицо в свои ладони и поцеловал нежно и легко.

— У меня кое-что есть для тебя, — проговорил Рихард. Снежинки таяли в его светлых волосах в электрическом свете, и создавалось ощущение, что он весь светится. — Не знал, как отдать тебе… Подождешь минуту?

Подождет ли она минуту? А куда ей было деться? Она была пленницей этого старинного дома. И его пленницей. Пусть он даже сам не хотел признавать этого.