Как он мог забыть об этом? Вот же возможный путь к восстановлению памяти!

Рихарду удалось приобрети билет на самый ранний поезд до Йены, который он мысленно подгонял, чтобы побыстрее приехать на место. Он не сообщил о своем приезде в Розенбург, потому пришлось искать, чем добраться до замка самостоятельно. К счастью, повезло — один из бауэров, чей хутор располагался по соседству с имением, приехал в Йену сдать молоко и масло для продажи. Пожилой немец с удовольствием подвез Рихарда на своем небольшом грузовичке на газе, от запаха которого разболелась к концу путешествия голова. Но эта боль меркла перед странной эйфорией, разлившейся волной в груди Рихарда, когда грузовичок миновал одни из ворот усадьбы и покатил по парковым аллеям. От предвкушения вдруг забилось сердце, отдаваясь гулко в ушах, и на какое-то мгновение ему показалось, что он потерял слух. Но нет, все чувства работали исправно — он слышал, как прошелестели шины по гравию, когда бауэр лихо подкатил к самому крыльцу, и как кричит недовольно Биргит, выскочившая из-за входных дверей. У Рихарда сжалось сердце, когда он заметил, как постарела и похудела за эти несколько месяцев их верная домоправительница.

— На задний двор! Все, кто продает что-то — на задний двор! — махнула она рукой и замерла на секунды, когда заметила барона, выпрыгивающего из кабины грузовичка. На какое-то мгновение на ее лице вдруг появилось странное выражение, словно она не рада была видеть Рихарда. Но Биргит так быстро взяла себя в руки, что он решил — ему просто показалось. Это же Биргит, которую он знал с самого детства.

— Господин Ритци! — воскликнула она, всплеснув руками. — Мы вас не ждали! Вы бы предупредили, я бы отправила Петера на станцию. Да еще и хозяйские половины плохо протоплены…

— Ничего, я могу подождать в кухне, — предложил Рихард, а потом увидел явное неприятие на лице Биргит того, что хозяин будет сидеть в служебной комнате вместе с прислугой, и добавил, что лучше тогда поедет в город, где в склепе храма лежал прах дяди Ханке. Затем он шагнул к Биргит и обнял ее, слегка ошеломленную этим поступком. — Прими мои соболезнования, Биргит. Мама рассказала мне о Руди. Это ужасно…

В глубине души Рихард чувствовал вину за эту смерть, несмотря на то, что разум говорил, что это вовсе не так. Если бы у люфтваффе было достаточно сил, чтобы не пропускать «мебельные фургоны» на территорию Германии, не было бы таких ужасающих жертв.

Пока они шли к гаражам на заднем дворе, Биргит коротко и скупо рассказала обо всем, что произошло за время его отсутствия в Розенбурге. Особенно его ужаснул побег работника, который принес столько жертв. Сказать по правде, Рихард не особо любил этого поляка и подозревал, что тот явно нечист в своих мыслях. Но он списывал это на природную нелюбовь немцев к этой нации, презрение к которой только усилилось после оккупации Польши. А потом к этому добавилась и личная неприязнь после случая, когда домой отправилась одна из русских работниц, забеременевшая от этого цивильарбайтера. Тот не только не предложил жениться на опозоренной девушке, но и стал крутиться возле другой служанки.

Да, он вспомнил это так ясно, пока слушал Биргит, что мог даже описать внешность поляка. Правда, имя его ускользало все еще. Но он верил, что это дело нескольких дней. Конечно, он ждал, что память вернется сразу, когда он ступил за границы имения, и был разочарован, что этого не произошло. Но разве в жизни когда-то все было сразу?

— Биргит, скажи мне, а я когда-нибудь привозил сюда, в Розенбург, гостий? — спросил Рихард уже в финале их разговора.

— Гостий, господин Рихард? — переспросила Биргит, сделав акцент окончании слова. — В отсутствие госпожи баронессы здесь никогда не было особ женского пола. Это приличный дом. С вашего позволения мне нужно подготовить ваши комнаты, господин Рихард. Петер поможет вам во всем. Если желаете, он может отвезти вас в город.

Нет, латыш Рихарду был не нужен. Он хотел побыть в полном одиночестве, несмотря на усталость из-за бессонной ночи. Особенно ему не хотелось компании на обратном пути из храма, после того как он увидит урну с прахом дяди.

Это было очень больно — понимать, что он больше никогда не увидит доброго взгляда дяди Ханке, не пожмет его руку и не расскажет обо всем, что довелось испытать за время недель на фронте. Разум отказывался понимать, что все, что осталось от его близкого человека — это прах в невысокой урне на полке. А еще образ на фотокарточках и воспоминания, часть из которых Рихард до сих пор не мог воскресить полностью и в которых все еще путался. Там, в темном и холодном склепе, который когда-то его предки лютеране устроили в подвале храма, он пообещал праху дяди, что сделает все, чтобы выполнить последнюю просьбу. Это самое малое, что он мог сделать, раз не был рядом с дядей Ханке, когда тот умирал.

Прежде чем возвращаться в Розенбург Рихард обошел городок в надежде уловить хотя бы какой-то отголосок воспоминаний. Каких-то горожан он узнавал, а кого-то приветствовал скупо и чуть растерянно, понимая, что не помнит ни их лиц, ни их имен. И снова проснулся страх, что он никогда не восстановится, никогда больше не будет таким, каким был до аварии. Пусть мама и считает, что избирательная память — это Божий дар.

На обратном пути в Розенбург, едва миновав ворота, Рихард ненадолго остановил «опель» на дороге и вышел из автомобиля, надеясь уловить основу странного ощущения, что это место ему чем-то знакомо. Но нет, память ничего не открыла ему нового, и только и пришлось, что стоять и слушать шепот ветра, гуляющего в осенней листве, золотившейся на деревьях. Рихард даже закрыл глаза, отпуская все мысли прочь — быть может, этот ветер тот же самый, что был здесь когда-то поздней весной, и он подскажет о том, что мог видеть. Но и ветер молчал предательски, словно не желая говорить с Рихардом. И тогда он понял, что все, что ему остается — это положиться на логику, отринув любые эмоции, мешающие докопаться до истины.

Она — русская. Она была в Розенбурге. Это Рихард знал точно. И не просто была в замке, как гостья. Он ощущал ее присутствие, когда переходил из комнаты в комнату, словно вот-вот раздастся стук в дверь, и Лена ступит на порог. Будто бы она жила в Розенбурге. Или словно она была частью этого дома.

Она остарбайтер…

Эта очевидная, но такая абсурдная мысль пришла в голову Рихарда, когда он, рассеянно перебирая клавиши, наблюдал в зеркало над инструментом, как русские девушки сервируют стол к ужину. Они скользили в соседней комнате, склонив головы в белоснежных косынках. То и дело мелькала перед его взглядом нашивка OST, которая, как он сейчас вспомнил, так раздражала его мать когда-то. Поэтому у берлинских служанок такой нашивки не было.