Она была русской служанкой в их доме.

Вот и ответ, который Рихард так долго искал, и который сейчас будоражил его нервы. Как это могло случиться, что он полюбил прислугу, да еще русскую? Как так вышло? И как он мог соблазнить эту девушку? Воспользовался ли он ее беспомощностью или своим превосходящим положением? Нет, он был уверен, что насилия определенно быть не могло, это претило его натуре, но существовали способы, которыми опытный мужчина мог с легкостью соблазнить наивную девушку при желании. Ответила ли она на его чувства по своей воле или в надежде улучшить свое положение? Как вообще это могло произойти?

У Рихарда никак не укладывалось в голове, что это могло случиться, и он бы с радостью отбросил бы в сторону эту догадку, казавшейся на первый взгляд невозможной. Но каким-то внутренним чутьем Рихард понимал, что это правда. Все его чувства были сейчас обострены до крайности. И почему-то показалось, что он вот-вот повернет голову от своего отражения в зеркале и увидит Лену, стоящую на пороге комнаты и наблюдающую за ним в щель приоткрытой двери. В белом фартуке с голубым лоскутом нашивки.

Все сходилось. Сбежавшая русская служанка, о которой говорила мать, и есть Лена. Он сам сделал для нее документы и организовал переход в Швейцарию. И сделал это, скорее всего, когда узнал, что у их связи будут явные последствия. Его ребенок. Потому что в голове тут же всплыло воспоминание о том, как касался ладонью ее большого обнаженного живота. Жаль только, что не помнил ни ощущений, ни эмоций, которые должен был чувствовать при этом прикосновении.

Зато Рихард помнил другое. Ее хрупкость. Лена была такой маленькой и тонкой, какими он всегда представлял себе сказочных лесных дев в детстве. Ее ладонь запросто тонула в его руке. Он помнил, как Лена становилась на цыпочки, когда они целовались, иначе не выходило из-за большой разницы в росте. И как Рихард приподнимал ее, чтобы их глаза были на одном уровне, и чтобы он мог заглянуть в их глубину и убедиться, что она чувствует то же самое, что и он.

Ни с чем не сравнимое наслаждение и оглушительное чувство счастья и жажду жизни. Лишь рядом с этим человеком. Но не только в эти минуты, но и навсегда. Непозволительная роскошь по нынешнему времени испытывать такое.

У Рихарда при этом воспоминании даже кончики пальцев закололо, которые он когда-то запускал в распущенные волосы Лены. Для него сейчас вдруг стало невыносимым желание узнать, что с ней все в порядке. Именно знать, а не строить догадки на основе собственных скудных воспоминаний и предположений связного системы «Бэрхен».

А еще вдруг захотелось увидеть Ленхен. Пусть только на один короткий миг. Даже не касаясь. Просто увидеть, чтобы утолить эту мучительную тоску внутри. И Рихард вдруг подумал о фотокарточке, которую держал в руке перед тем самым последним вылетом. Почему-то раньше не приходило в голову, куда она делась, эта карточка.

Осталась ли лежать рядом с недописанным письмом в его планшете? Нет, он вдруг вспомнил, что в планшет спрятал только лист бумаги и химический карандаш. Значит, она должна быть в личных вещах? Но он точно знал, что в коробке, переданной матери его товарищами, сейчас лежали только ордена и медали, записная книжка и другие мелочи. Никаких фотокарточек в ней не было, Рихард тщательно проверил все, как только приехал из города в замок. А письма были только от матери, дяди Ханке, сослуживцев по Западному и Восточному фронтам и знакомых из Берлина и Вены.

Быть может, он хранил письма от Лены в каком-то особом месте? Нет, вряд ли. Его денщик Франц определенно собрал бы все, что нашел в его комнате на Сицилии. А писем было не так мало, чтобы носить их с собой в кармане пилотного комбинезона или рубашки. Это было бы совсем неудобно.

Ни писем, ни фотокарточек в коробке не было. Зато Рихард нашел черно-белые негативы в большом конверте на самом дне, под книгами. Он быстро просмотрел в свете электрической лампочки каждый кадр, угадывая те, что снимал на Восточном фронте и здесь, в Розенбурге. А потом нашел и те, что искал, и вспомнил моменты, когда делал эти кадры. Здесь и Орт-ауф-Заале, на день Труда.

Она не была беременна.

Рихард еще раз просмотрел внимательно негативы, вглядываясь в каждую линию. Потом снова, чтобы убедиться, что глаза его не обманули. Фигура девушки на негативах была по-девичьи стройна. Как такое может быть? Он ошибся в датах? Рихард снова взглянул на записи в новой записной книжке, которую ему подарили еще в госпитале в Гренобле, чтобы он записывал все, что восстановит в памяти. Нет, все верно по отпускам. Он никак не мог быть в другие даты здесь, в Германии. И он отбросил книжку в приступе злости от себя подальше, куда-то в угол, ощущая собственное бессилие.

Доктора правы. Как его можно выпустить в небо в бой с противником, если он не может совладать с своим разумом?

Приезжать в Розенбург было ошибкой. Рихард чувствовал себя в этих стенах как-то странно. Словно за приоткрытой дверью скрывается что-то от него, но когда он подкрадывался и распахивал эту дверь, то обнаруживал за ней пустоту. Могло ли такое быть, что он действительно принял галлюцинации из-за лекарства за реальные воспоминания прошлого? В конце концов он вдруг отчетливо вспомнил, как после приема «Первитина» достал из кармана смятую фотокарточку, чтобы почерпнуть в ней силы. Ему нужно было взглянуть на нее. Хотя бы в последний раз.