Видя, как сложно дался Кристль путь из Фрайталя сюда, в Дрезден-Йоханштадт, Лена теперь понимала, почему немцы попросили ее о помощи. Пожилой немке пришлось даже сесть на ступени крыльца парадной, чтобы перевести дыхание и собраться с силами перед подъемом по широкой лестнице на четвертый этаж.

— Сердце, — пояснила она в ответ на вопросительный взгляд Лены. — Мое сердце уже совсем не такое, как когда-то было в молодости. Приходится принимать порошки каждый вечер, которые готовит Людо.

Пока они поднимались медленно по лестнице к двери нужной им квартиры, Кристль шепотом инструктировала девушку, которой предстояло в будущем приезжать сюда одной. Запомнить все следовало строго — время визита, особый стук в дверь и то, как нужно было вести себя внутри квартиры. От этого многое зависело.

На площадке четвертого этажа Кристль достала из сумочки связку ключей и заговорила нарочито громко. Лена сначала решила, что это делается специально для тех, кого они пришли навещать, но она ошиблась. Немка чуть помедлила, а потом решительно постучала в дверь квартиры, за которой слышались звуки радиопередачи. Через какие-то секунды та распахнулась, и из квартиры высунулась голова женщины средних лет, на которой под тонким ситцем косынки угадывались валики бигуди.

— Добрый день, фрау Маллер, так и знала, что вы дома, — улыбнулась приветливо Кристль. — Хотела познакомить вас с моей родственницей, фройлян Хеленой Хертц. Чтобы вы не подумали чего, когда она придет проверять квартиру вместо меня.

— О, фрау Гизбрехт, — расплылась в искусственной улыбке женщина. Ее глаза при этом остались холодными, взгляд быстро пробежался по лицу и фигуре Лены. — Как я рада вас видеть! Давно не встречались… с месяц вас не было видно, верно? Что-то со здоровьем?

— Две недели, — подтвердила Кристль, кивая словно в подтверждение своим словам. — Прихватило сердце. Моя кузина из Богемии… Она переехала после воссоединения [126] в Кельн вместе с семьей. К сожалению, я ее потеряла, а моя несчастная Лене потеряла мать. Томми! Будь они прокляты со своими бомбардировками!

— Какое несчастье! Сочувствую, моя дорогая! И вам, фройляйн, — покачалась сочувственно голова с бигуди. Лена с трудом сдержала нервный смешок, настолько было забавно видеть только одну эту голову в двери, когда остальное так и оставалось невидимым за дверью. — Слава Господу, он сохранил жизнь этой очаровательной фройлян! А как Вилли? Как поживает герр Людо? Как идут дела в аптеке?

Лене пришлось приложить усилия, чтобы не выдать лицом никаких эмоций, когда Кристль стала говорить о том, что они только недавно получили письмо от Вилли, и что тот вполне жив и здоров. Неужели немцы обманули ее, когда говорили о том, что младший сын пропал без вести? Неужели для того, чтобы завоевать ее доверие, они пошли на этот ужасный обман, когда их сын здравствует на Восточном фронте?

— Рвется в отпуск, чтобы поскорее жениться да сделать нам внучка на радость. Но все никак — сложно сейчас с этим. Если бы служил во Франции или Бельгии, на худой конец… Так нет же, занесла нелегкая в Россию! — ответила Кристль, а потом взглянула на Лену внимательно, давая взглядом понять, чтобы та молчала сейчас и ничем не выдала ни себя, ни ее.

Женщины еще недолго поболтали о карточках, о ценах, о том, что Дрезден заполонили донельзя остовки и военнопленные из Франции и Англии. Потом соседка скрылась в своей квартире, захлопнув дверь, а Кристль повернулась к другой квартирной двери, напротив. Дернула ручку с шумом, сначала постучала ключами по замку — один длинный и один короткий, затем стукнула костяшками в косяк двери одним коротким и зазвенела нарочито громко ключами в замочной скважине. Толкнула дверь в квартиру и прошла первой, поманив за собой Лену.

— Постарайся не шибко стучать каблуками сейчас, — прошептала Кристль девушке. — Ступай одновременно со мной, чтобы не испугать их. А лучше постой у двери и не шевелись пока.

В квартире было пусто на первый взгляд. Пахло чем-то неприятным, несмотря на лавандовые саше, которые были разложены во всех трех комнатах. Кружились пылинки в своем замысловатом танце, поблескивая в лучах солнечного света. А тишину нарушали только приглушенные звуки музыкальной радиопередачи в соседней квартире да редкие детские выкрики со двора, где, как заметила Лена, развлекалась играми ребятня. Эти крики стали громче, когда Кристль решительным шагом прошла к окнам, задвинула плотные шторы, но при этом распахнула створки окон настежь, впуская и другие звуки улицы — шум двигателей проезжающих машин, тихие голоса прохожих, далекое треньканье трамвая. Затем она прошла к этажерке, на которой стоял граммофон, и опустила иглу на пластинку. Квартиру тут же наполнил мурлыкающий голос певички, поющей задорную песенку. И только потом Кристль шагнула к высокому дубовому шкафу, распахнула дверцы и, раздвинув в стороны вешалки с одеждой, постучала в заднюю фанерную стенку. Снова определенный ритм — два коротких, один длинный и два коротких.

Задняя стенка отъехала в сторону, открывая взору небольшое пространство чулана или встроенного шкафа, который когда-то был превращен в тайное укрытие. Первым вылез осторожно темноволосый молодой человек лет, едва перешагнувший пору совершеннолетия. Потом он помог выбраться сестре, женщине лет двадцати пяти — тридцати. У них была типичная внешность евреев, по которым нацисты безошибочно определяют тех — широкий и высокий лоб, узкое лицо, крупный и длинный нос. Они оба по очереди крепко обняли Кристль и забросали ее вопросами шепотом, но при этом постоянно косились тревожно на Лену, по-прежнему стоящую в дверях комнаты.