Позади снова застучали о брусчатку копыта того скакуна, с которым он уже сталкивался этой ночью.

– О! Господин священник, – ему показалось, что священник с четками спешит к кому-то. Якоб затаился под тенью широкого козырька дома Гильдии ростовщиков. Его не заметил ни священник, ни невесть откуда взявшийся всадник, скачущий за священником. Якоб направился вслед за ними. Он-то терял их из виду, то находил вновь. Всадник был сосредоточен на погоне за священником и не мог обнаружить Якоба.

Кто был на коне – опознать было невозможно. Весь в черном, всадник ровно направлял коня по узким улицам. И как конь не изворачивался – всадник сидел ровно, не наклоняясь в сторону. – Он рванет на улицу каменщиков, – почему-то решил Якоб, и полез на выступ стены, которая огибала эту старинную улицу.

Вот у стены появился священник, а вот и всадник. Только теперь Якоб понял, что всадник не спешит догонять священника – он будет ждать, куда же побежит испуганный священник. Не мешкая, здоровой рукой Якоб кинул увесистый тяжелый камень, но промазал и метнул другой, который со звоном отлетел от шлема воинственного всадника. Священник воспользовался минутной заминкой и забежал под навес одного из домов. Всадник поскакал в другую сторону. Якоб спустился по выступам ограждения, подкрался к свисавшим лианам, замер, и выглянул… Священник обернулся. И! … Матерь божья! Человек был в маске или это так было изуродовано его лицо. Но не священник предстал перед ним.

– Нет! Кто это?!!! – и Якоб рухнул на колени.

Конный кортеж, переехавший хмурым сырым осенним днем с лесных дорог в предместье Кодена, был узнаваем всеми. Те всадники и повозки, что оказывались на пути Инквизитора, сворачивали в лес и съезжали на невидимые тропы, чтобы не сближаться с кортежем. Некоторые взбирались на высокие склоны, выглядывали из-за деревьев, но в темных окнах карет никого им разглядеть не удалось.

Кортеж состоял из двух карет и тяжелой повозки, кареты запряжены были быстрыми гнедыми скакунами, а отстающая повозка шла перегруженной, низко проседала на колесах, увязала в ямах с лужами и грязью. Лошади-тяжеловозы с трудом тащили ее, невзирая на плети погонщиков. Встречные крестьяне, что оставались у своих повозок или вышли поглазеть на процессию, успели ее вытолкнуть с непролазной ямы, получили хлыста в знак благодарности и уже пожалели, что оказались в этом месте, хотя и загодя перекрестились. Страх и ужас нарастали – столько было россказней об инквизиторских пытках.

С первой кареты часто раздавались крики:

– Давай! Оттаскивай свою телегу с пути кавалькады! Склони свою башку пониже! А ты что лыбу корчишь, собачья рожа? Пошел отсюда!

И стоял крестьянский люд на обочине, низко склонившись перед зваными гостями. Каждому в звуках этой процессии, в стуке колесниц, храпе лошадей, слышалось совсем другое: крики от невыносимой боли пыток, шипение прокаленного железа, и стоны умирающих на кострах, однако же посверкивая любопытными взглядами из-под сбившихся волос, пытались простолюдины разглядеть, что везет инквизитор для пыток. Лишь самые отчаянные не прятали глаз и размашисто крестились, надеясь на снисходительность и доброту инквизитора.

Это субботнее утро выдалось жарким. На доме священника восходящее солнце уже осветило крышу и опускалось в сад. Макушки деревьев атаковали дрозды и горланили, глупо пялясь на солнце и растопыривая перья. Вокруг стоял птичий гам, посвященный утренней свежести. И житель этих мест мог без труда дотянуться губами до веток, чтобы ощутить холод утренней росы. Так часто, вставая ранней зарей, священник встречал рассвет, повинуясь внутреннему желанию запомнить его каждое мгновение. Он набрал в колодце несколько ведер воды, поставил их в тенистое место. Вода потеплеет, и его гостья сможет искупаться. Он заглянул в свое отражение на беспокойной поверхности воды – рельефные контуры от заживающих побоев затягивались; смочил водой колени своих лоснившихся брюк, чтобы они почернели, и с досадой ощупал лицо – опухоль не сошла, царапины чесались. Сколько проклятий пришлось ему услышать, но оставалась надежда остановить людей от их погибели. Сегодня он собирался пригласить на утреннюю мессу несколько благочестивых семей. Придется пройтись по домам, пусть с таким лицом, но с верой – люди поймут – не осудят, простят и Дьявол отступит от них. Он не успел покинуть свой дом, когда из Кодена пришли дурные вести. Накануне, на площади погибло много людей, но до приезда Инквизитора, магистр хочет успеть провести панихиду и похороны. Больше посыльный ничего не сказал, и, пришпорив коня, ускакал обратно. Все было сказано спокойно и быстро, будто не о людях шля речь. Священник присел на корточки. Бутоны цветов отрешенно и невинно склонились к нему. Напившись ночной влаги, растения тянулись к свету, оставляя за собой, на клумбах, темные водяные пятна с вечернего полива.

Он не оставил своего плана и пошел по домам. Но все было заперто. Его боялись и даже запрещали детям отворять двери.

Войдя в храм через центральный вход, в притворе храма он подошел к кропильнице с освящённой водой, и совершил крестное знамение. Окуная пальцы в Сосуд благодати, и творя знак креста, ему хотелось вспоминать своё Крещение. Он мечтал в детстве получить крещение в стенах храма, в котором теперь нес свои службы, но эта великая благодать была получена им позже, в другом городе, который был более радушен отроку, мечтавшему о служении Богу. Крещение ввело его в общину Церкви, и открыло путь к другим её Таинствам. И сегодня он пришел в церковь, предчувствуя ту встречу, которую ждал в последнее время. Он пытался распознать логово Дьявола, но теперь он все ближе был к истине, что лукавство Беса в том, чтобы избрать свое логово в том месте, где ты его никогда не ждешь, где искренне молишься, где выслушиваешь людей и наставляешь их на путь истинный.

И в эти мгновения, через глубину двух десятков лет, звучал звонко в его голове тот чистый голос священника-крестителя. Голос, передающий Молитву Господню:

Неспешно, бережно неся в молитвенной тишине священный голос молитвы, проследовал он по направлению к амвону и присел у алтаря. Монахиня неслышно зажгла свечи и неслышно удалилась. В храме оставался полумрак, потому что не было зажжено паникадило. Отец Марк теперь установил традицию начинать свои службы с поминовения тех, кто так нелепо погиб. Он сполз на пол – душу мутили нелепые сцены насилия, в которых мучаясь гибли Янек, Ларс, Олина, Отто, лесоруб…, неизвестный утопленник и человек, нарядившийся в сутану, еще несколько жертв, которых он не знал… Он представлял их смерть, и видел, как в свой смертный час, видели они тот страшный ужас, которого не заслужили в этой жизни. Ужас был облачен в церковную сутану. И спрятав в маске свою личину, ОН заглядывал перед смертью в их лица.