– Ты явился за мной? – скрежеща зубами, как на пытке, проговорил священник.

Он видел перед собой руку незнакомца, закрывавшую весь обзор, и схватился за нее. Рука его скользнула как по ледышке вниз, и на ладонях осталась какая-то слизь. Будто не ладонь, а жабу он выпустил из рук. Незнакомец мотнул головой, разбрасывая множество теней. И священник заметил, что из-за капюшона не торчит даже подбородок, потому что у него нет лица.

И показалось ему бесконечно долгим движение утяжеленных глаз в направлении головы пришельца. И на этом незнакомом ему пути преодоления скованности, он увидел крики и страдания погибших, кровь из рваных ран истерзанного волками юноши, волны воды, поглотившей Олину, и старика, засыпаемого землей в кладбищенской яме.

Он должен был увидеть все, и он увидел! Он вынесет это бремя на себе, но не как убийца, а как исповедник. И он увидит Дьявольский оскал, даже с закрытыми глазами.

– Во имя Иисуса Христа! Тебе не сломить меня!

А незнакомец уже удалялся по среднему нефу, так и не раскрыв капюшона. И будто не шел он, а плыл над каменным полом, медленно и беззвучно. По голове, плечам и спине его сновали крысы, так, как они бегают по трупам. Никогда на живом человеке крысы не бывают так смелы.

Простонав от боли, сдавившей горло, священник рванул за ним, дабы схватить и удержать…, но камнем рухнул на пол. И летевшая из-под церковных нефов сутана, должна была накрыть его с головой навсегда и удушить, но рассыпалась пеплом…

Он не помнил, сколько пролежал на каменной плите. Пепел от сутаны бродил по залу, как с огромного пожарища, развеваемый вспорхнувшими птицами. В последнее время они преследовали его тайно, эти черные вороны, собираясь стаями, то в доме, то в церкви. Сестра Маргарита была больна, и в костеле некому было осмотреть, все ли закрыто. Держась за стены, он как слепец, выбрался на улицу, туманно соображая, что с ним произошло, почему он так ослаб и был немощен перед явившейся угрозой. Но причина того, зачем он так рвался наружу из храма, ему раскрылась. В ушах стоял грохот колес о каменную мостовую, колес, стучащих в тех городах, где живут еретики. Дуги их погнулись от тысяч миль проезженных дорог. Но никогда они не сломаются, напоминая каждому о его ответе за грехи.

Повозка инквизитора проезжала по улице в сопровождении конной стражи. И он увидел пустующую клетку. Он знал, что увидит эту железную клетку. Он поймал себя на мысли, что долго ждал этого дня, как ждет наказания осужденный.

Карета инквизитора, оторвавшись от кортежа, успела прогреметь железными ободками колес по всему городу, и остановилась перед Ратушей. Замыленные кони нетерпеливо застучали подковами о брусчатку. Конники выстроились в ряд, и вся процессия будто застыла в ожидании остальных повозок. Наконец черный кожаный полог кареты слегка приоткрылся. Это был знак, и Бургомистр, нарочито чеканя шаг, вышел из открытых дверей здания, и сделал приличествующее лицо. Он вышел один, будто в магистрате он, как важный воспитатель, уложил всех детей спать и теперь готов к серьезному взрослому делу. И тогда, облокотившись на руку секретаря, из повозки выглянуло лицо старика в черном капюшоне, худое и испещренное морщинами, с черепом, где кожа высохла и сморщилась, как поверхность земли, давно не орошаемой дождями. Это было мумифицированное лицо, с которого давно осыпались брови, а нижняя часть лица, под крючковатым орлиным носом, была обтянута кожей так, что губы, его видимо, заползли в беззубый рот. И тщетно Бургомистр, своим опытным взглядом, попытался понять, куда смотрит эта голова – поскольку глаза были спрятаны в глубоких дырах глазниц. Когда инквизитор ступил на землю – то это оказался высокий, суховатый на вид человек, где голова как у стервятника свисала на тонкой шее. За ним незаметно появился еще один, в таком же черном одеянии с крестом, чуть ниже ростом, упитанный и подвижный. В сопровождении еще более высоких стражников, они быстро поднялись по ступеням, и, не задерживаясь на приветствия бургомистра, скрылись в здании.

Инквизитор, брат Рамон, был неизвестен в этих северных краях. Его первый визит оказался, и ожидаемым, и одновременно неожиданным. Встретивший его бургомистр не разобрал смысла слов, наконец прилетевших к нему от брата Рамона, но закивал, поддакнул, и опустил глаза.

две картины,

Брат Рамон остановился у одной из картин, являющих трагическую участь несправедливого судьи. Он кивнул на изображение. Бургомистр в свою очередь кивнул письмоводителю – тот подбежал к Инквизитору и сообщил:

– Святой отец! Сцена взятия судьи под стражу. События происходят при персидском царе Камбизе, за пятьсот лет до Рождества Христова. Художник изобразил взятие несправедливого судьи под стражу по повелению здесь же стоящего Камбиза. Если Вы, Святой отец, обратитесь к другой картине, рядом – то увидите страшное наказание, которому подвергся судья.

Отец Рамон перевел взгляд на указанное изображение. Несчастный судья был положен на стол и привязан к нему, а исполнители камбизова повеления сдирали с несчастного кожу, чтобы потом обить ею судейское кресло. Царь Камбиз со скипетром стоял у стола и наблюдал за действом.

– Еще раз спрашиваю, вы провели обыски в домах? – до Бургомистра долетели, как из глубокого погреба, слова Инквизитора.

Он утвердительно закивал. Но его невольно передернуло от угрожающего вида инквизитора. И бургомистру показалось, что узел на толстой францисканской веревке инквизитора, может туго затянуться и на его шее – таким глубоким, проницательным взглядом этот душепастырь одарил его, встречающего церковную особу со всеми почестями. Этот посмотрит на тебя, и увидит насквозь твои грехи, – смекнул Бургомистр. Он понимал, что вести о его мелких любовных утехах с прачкой (о чем судачат злые языки), могут донестись до волосатых ушей этого поборника безгрешности раньше, чем разговоры о священнике и безумной вдове Ларса.

Когда брат Рамон стал давать распоряжения, бургомистр услышал тихий хриплый голос человека, уставшего от земных дел и потому презирающего все, что заставляет его напрягать зрение, голос, слух, и даже мышцы. Этот голосовой скрип принадлежал долговязому, сутулому, и высохшему как щепка человеку. Но этот звук был так устойчив, как скрип березовой коряги под сапогом заблудшего путника. Что можно прочесть на этом замкнутом лице, в этих запавших выцветших глазах, которые брат Рамон еще и умудрялся щурить? Вот с его головы опустили капюшон, и вокруг широкой тонзуры инквизитора торчали клоки волос, как одинокие кустарники, обглоданные овцами, как купина, неопалимая ни огнем, ни временем.