Несчастные жертвы Инквизитора доносили на всех, даже на своих матерей, отцов, братьев и сестер. Доносы на священника сыпались, как осенние листья под ураганом, его имя называли в свои последние мгновения жизни те мученики, которым крошили кости на допросах. Но Инквизитор будто выжидал чего-то… Священник, бредивший от жара, выкрикивал его имя – обращался к нему. И знахаркам казалось, что Господь заберет его, но больной снова и снова опускаясь в неисчерпаемые глубины тьмы – выкарабкивался наружу, и после выпитых кувшинов воды, он, наконец поел наваристой ячменной похлебки на лосятине.

Когда донеслись дурные вести, когда из первых уст очевидцы подтвердили, что после закрытого суда Инквизитор начал смертельные пытки над Мартой – Кристина впала в отчаяние. Представить себе лицо Марты, искаженное от боли… И не помочь ничем…

Один из крестьян проезжавшего обоза сказал, что Марта сама отдалась в руки Инквизиции. И Кристине показалось, что Марта это сделала с умыслом, чтобы утянуть за собой священника. Именно об этом шептали непрекращающиеся осенние ветры. Ветрам не было ни до кого дела, они гнули деревья как гибкие прутья, ворошили сухие листья и словно доносили топот копыт стреноженных лошадей. Инквизитор упорно молчал и не вызывал священника, но было ощущение, что вот-вот заскрежещет ржавым железом инквизиторская клетка, заскрипит колесами и проглотит очередную жертву. И каждый ночной звук, и даже утренний стук дятла воспринимались как приближение зловещего кортежа. Поздними вечерами, в лесу уже не слышалось волчьего воя, звери перестали выть, будто дождались господина, притихли совы, и лишь ветер скрипел и скрипел.

Отец Марк начал медленно передвигаться, и жестом попросил сопровождать его в сад – было видно по его горящим, грустным глазам, что теперь, в отмеренный Богом остаток жизни, он не намерен сдаваться, пусть он не скажет ни слова, не проведет ни одной проповеди, ему суждено будет молчать, но свершится то, что должно свершиться. Новым неуловимым блеском засветились его глаза.

Весть о случившемся с ним долетела до Кодена довольно поздно, но потрясла всех настолько, что люди вдруг понесли вино, хорошо перебродивший квас и пищу. Еще не успевала рассеяться тьма, как на пороге стояли кувшины, накрытые полотенцами лепешки из желудевой муки, яблоки и вяленое мясо. И делалось это незаметно – недремлющее око Инквизитора могло обнаружить пособников отлученного от церкви викария, который все передавал записки, где подтверждал, что будет с каждым в эти тяжелые времена (несмотря на их просьбы уезжать), наставлял молиться о благодати для приезжающего священника, писал, что прощает тех, кто замышлял зло и молится о спасении их души.

Он изменился неузнаваемо: хотя старые шрамы зажили, побелел как лунь, лицо по лошадиному вытянулось, его изрезали рытвины и морщины; тень от черных кругов, что пролегли под глазами запала, казалось, глубоко внутрь, в самый взгляд. Манера ходьбы его стала намного тверже, несмотря на обнаружившуюся хромоту. Но одно новое свойство все очевиднее себя проявляло. Священник стал сентиментальным. Кристина не раз замечала, как от слез мокнут его глаза. Вот и теперь, встречая ее с завтраком на подносе, он заволновался, протянул руку, и… заметив, как дрожит ладонь, спрятал ее. Кристина поспешила, вышла и долго не возвращалась. А он подбрасывал в камин дровишек и разговаривал с огнем, пока не обнаружил на своей шее ее сплетенные руки, так бесшумно она вернулась. Она прикоснулась подушками пальцев к его глазам и пролепетала на одном дыхании:

– Мне кажется, нынешней ночью я повидаюсь с мертвыми…

Он отмахнулся как от назойливой мухи, поднял вверх руки, попутно задев сложенную утром поленницу у камина, и торопливо снял ее пальцы, которыми она закрыла лицо. На бумаге он написал ей: «Давай оставим мертвых в покое».

– Но они не оставляют нас…

Он заходил по комнате взад-вперед, покачивая головой, как неваляшка. Потом опять сел перед камином и долго, и сосредоточенно смотрел на нее. Кристина тоже изменилась за период его болезни. Стала худой как щепка, в глазах больше страха, но как повзрослела. За каждым ее словом скрывался какой-то затаенный смысл. Она еще долго щебетала о своих фантазиях и вдруг умолкла, бросилась ему на шею, сжавшись котенком на его коленях, и спросила, почему он не притронулся к еде. Он погладил ее с нежностью, на какую был способен в эти минуты. И почернели ее глаза, нечаянно раскрылся ротик. Значит, она что-то придумала и немедленно сообщит.

– …Я расскажу им о тебе. Они поверят мне.

Она увидела в его глазах недоверие, но продолжала:

– Они честнее живых людей. Они узнают про твою любовь к ним и избавятся от мучений! И Бог дарует им блаженство на небесах. Ты ведь выпрашивал у Бога блаженство для них. Я слышала это на твоих проповедях, да-да, когда бывала в храме. Ты слышишь меня?! Я приходила, пока там не появился какой-то странный человек. Весь в черном, он не сводил с меня глаз, безжизненных как у мертвяка, он явился будто с того света, и от взгляда его несло как из холодной пещеры. И когда ты призывал пожать друг другу руки, он оказался рядом со мной, и мои руки были схвачены его ледяными мокрыми ладонями. Я пыталась заглянуть ему в лицо, но никак не могла его увидеть… От него веяло смертью. Мне было жутко, и больше я не смогла приходить в храм, я не чувствовала себя защищенной. Я даже боялась тебе рассказать об этом раньше.

Она замолчала, но вот глаза ее снова загорелись.

Еще я расскажу всем о Марте. Она была красивой, но несчастной. Она искала счастье у тебя. За что она пострадала? У нее был муж, и ты хотел, чтобы они не разлучались. Почему Марта сошла с ума после смерти мужа, ведь она его не любила. Она любила тебя. Я это знаю.

Его глаза увлажнились, как он не пытался это скрыть, отводил их в сторону, и безропотно смотрел на Кристину, как смотрит верный пес на свою хозяйку. Но это еще и мудрый пес, знающий обо всем больше и не могущий никого огорчать.

– А еще я расскажу им о цветах. Ты же молился за этих людей, за Янека, и поэтому так назвал цветы их именами. Если бы ты видел, как они распустились! И самая веселая среди них Олинка!

Он заметил – Кристина стремится разговаривать с ним так, чтобы не потребовалось с его стороны никаких ответов.

– Ты не слушаешь меня, – она наигранно изобразила обиду. – А я так хотела…

И снова зашуршало перо на бумаге. И она прочла: «Тебе надо уходить, нас могут схватить», и тут же написала: «Нет, без тебя никуда».