Она посмотрела на него, затаив улыбку и прыснула со смеха, уткнувшись лицом в его ладони, ей вспомнилась недавняя история, произошедшая еще до его болезни. Как-то на закате солнца, у озера, она повернулась к нему, заглянула в его глаза и разревелась. Он усадил ее на берег и бросился с головой в воду, не снимая одежд. Вынырнув, он долго фыркал и неуклюже выходил из воды, напоминая медведя, загнанного в воду беззастенчивой пчелкой. Кристина, все еще плача, пошла по колено в воде ему навстречу, пугливо задирая подол юбки над водой. Наконец она стянула с себя одежду, швырнула на берег и поплыла.

– О – а – а – ай! – закричала Кристина, и эхо отозвалось в ближайших горах.

Ей почудилось, что под водой кто-то прикоснулся к ее ногам. – А – а – а! Мамочки! – она схватилась за шею своего спутника. Тот весь ушел под воду. И опять смешно фыркал, когда вынырнул.

Теперь им одновременно вспомнился тот случай.

– Мы должны пойти на озеро! – вдруг заявила она.

…Они купались в объятиях воды и ночи, не замечая, что купаются в объятиях друг друга. Вокруг, над водой, в ее парах, еще летали мятежные сны, стремящиеся разорвать его раненую душу, которую пытались склонить молиться неведомым богам. И в глухом мире этих снов все мучились разные существа под ногами демонов и пилигримов в масках и бальных платьях.

Вода их приняла радушно, теплая как парное молоко, и такая непривычная для осени. И только подводный ил стойко удерживал холод, и ноги в нем увязали. Раздвигая пласты застоявшейся воды, они выбрасывали себя на поверхность. Он вышел из воды, шатаясь как медведь, сдернул с себя налипшие водоросли. Оглянулся, но Кристина набросилась на него с другой стороны. Как она оказалась на берегу? Его бросало в дрожь от ее вездесущих волос, так щекочущих лицо и шею. Она играла с ним, и непритворными в ее заносчивой игре оставались лишь ее дрожащие от холода плечи.

И сомнения уже не жгли его сознание, они лопались как мыльные пузыри, едва он ощущал на себе её прикосновение, ее горячее дыхание, ее, такую еще короткую жизнь….

…О! Как она соблазнительна!!! Волосы благоухают как утренняя трава. Разве волосы могут так благоухать?! Она – ангел, желающий казаться демоном и потому ему не подвластный. И ОН владел ею через меня, значит, я владел ею. Но ОН не отступится. Роковая игра будет продолжена на глазах невидимого Беса. И напрасен клекот ночной птицы.

«Наши игры так упоительны!!! И ОН не выдержит. Я отниму у НЕГО его грехи! ОН станет безоружным».

…Они замерли, вдруг услышав тишину. Влюбленные всегда слышат тишину не так, как остальные. Кто-то из них двоих, может быть, считал, что иной любви, кроме божественной ему не суждено познать. И был прав. Кто иной, кроме Бога дарует любовь? Значит, любовь к человеку божественна.

Теплая, пахнущая парным молоком ночь начала таять, унося с собой тайны мрака и причудливых очертаний, тайны шепота Кристины. Посинело кругом. Деревья и кустарники, особенно ивы, погрустнели и стояли, полные холодных слез, готовые расплакаться. Озеро укуталось в туманное покрывало, чтобы не видеть этих утренних капризов.

– Бедненькое. Тебе холодно утром, – разговаривала с озером Кристина, после того, как согрелась.

Она не отрывала завороженных глаз от движущихся клубов пара. Казалось, сейчас выглянет из небытия мокрый, как у собаки, черный нос парусника, и уже ей чудился силуэт растущего в тумане корабля и плеск волн под веслами гребцов.

В тумане, стелящемся под ногами, они возвращались домой. Они возвращались, и уже не так одинока была их дорога. Им стали грезиться какие-то просветы, но как далеки они были, как чересчур далеки.

Он стал поживее, чем прежде, и показал подбородком на ее шею.

– Что я сняла с шеи, когда купалась? – расшифровала она его вопрос и он радостно закивал.

Она поспешила ответить:

– А! Это в мешочке ревенка-трава. Мне дали знахарки… чтоб носила на груди… Когда ее из земли тянут, она издает звук, похожий на плач. Сколько я ее собирала, столько не переставала удивляться этому жуткому звуку. Тот, кто ее хоть раз наденет на шею и доносит ее до захода солнца, никогда не потонет… а я боюсь потонуть после истории с Олинкой.

Он вопросительно посмотрел и по его жесту она поняла: «Никому не говори ничего. Люди все истолкуют иначе».

– Я боюсь быть утопленницей… – она резко остановилась и поставила на него свои удивленные глаза. Но он сосредоточенно смотрел в сторону. Она оглянулась – в пяти шагах от них замер зверь. Без движения и без готовности к прыжку – волк замер, будто заснул с открытыми глазами и застывшим оскалом, и не вздыбилась его шерсть на холке, и был опущен хвост.

Священник подошел к нему, потрепал его как старого знакомого между навостренных ушей, и дальше, волк и человек вдруг разошлись в разные стороны.