Едва прошла неделя после первого молебна, проведенного братом Рамоном в местной церкви, после прочтения проповеди прихожанам, как Инквизитор приступил к допросам доносителей и свидетелей. За неделю у него набралось уже больше двух десятков доносов, и оттягивать начало процесса не имело смысла.

Другие братья затягивают процедуру сбора доносов на долгие месяцы. И жернова их расследований затягивают и перемалывают все новые и новые души. Их увлекает это занятие – разоблачения растут как грибы, и тот, кто выдавал себя за непорочного на суде, на глазах превращался в гнусного поборника ереси и богохульства. Как много врагов, но неисчерпаемы силы братьев веры Христовой. И несгибаема воля радетелей правды и чистоты. Так размышлял брат Рамон, но для себя любое затягивание разбирательств он считал непозволительным расточительством времени. Тем более, что пока охотишься за дичью, крупный зверь успеет затаиться. Сколько бывало случаев, когда главные виновники пускались в бега. И приходилось их отлавливать в лесных ямах, отдирая как сорняки от земли. Особенно его огорчало то, что братья принимали покаяния от подозреваемых еретиков, давали им прощение и еще плели интриги.

Получив первые доносы, он уже знал, кто и за что будет судим. Главное в другом, как извлечь истину, как получить показания. И здесь брат Рамон владел редким искусством правильного и последовательного выбора инструментов пыток и проведения самых иезуитских испытаний. Любой раскаявшийся грешник или грешница должны были почувствовать всю глубину своего раскаяния и сделать те признания, которые они сами от себя не ожидают. В этом сила, и вся соль воздействия на них.

Увлекшись претворением своих идей на практике, в последнее время он стал забывать лица своих подсудимых, их особенные черты, глаза, мимика – все замутилось и приняло форму одного лица. И он не знал, кому оно принадлежало. И был ли такой подсудимый у него или ему привиделось – никак ему не удавалось разгадать. Он и не заметил, когда это произошло. Началось все с лица той ведьмы, что в Брегене осталась жива после семи дней пыток, и ее тащили на костер с изуродованными конечностями и вырванными волосами, а она все смотрела на него, на инквизитора, одним вылупленным глазом и вторым, оплывшим, как свечной огарок, не отрываясь смотрела, будто хотела запомнить его для чего-то. И тогда лицо ее превратилось в глазах его в кровяное пятно, и таким осталось навсегда, а потом и другие лица казненных стали покрываться такими пятнами. И как не боролся инквизитор с этим – он добился единственного – это возникновения одного лица, принадлежащего неизвестно кому, мужчине или женщине. И так и осталось оно теперь в его глазах. И он обязан был превратить эту безликость в жертву, угодную Богу. Он призван излавливать еретиков и ведьм и демонстрировать им силу Божьего возмездия и наказания.

Пусть теперь будут скрыты для него испуганные, мученические гримасы людей, зато он обнаруживает ту желанную для него искру раскаяния, что сверкает через невыразимые муки и боль испытуемых, что несет свет в потемки этих тюремных затворов.

Позавчера, еще не задав своего первого вопроса, брат Рамон уже видел ведьму истерзанной. Ведьма прикинулась безумной – и люди этому поверили. Не первый случай. Для нее достаточно нескольких формальных вопросов. И за криками и лепетом ведьмы он уже выбирает ее жертвенный путь.

Более всего брата Рамона мучил выбор первого инструмента, с которого следовало начать. Это был этап какого-то внутреннего преодоления себя, несмотря на тысячи пыток, что провел он за эти годы. Он считал, что этим инструментом управляет рука Провидения, и от этого выбора зависит вся глубина проникновения в душу грешника и его раскаяния.

Еще он логично рассудил, что чем обширнее арсенал пыточных средств, тем вернее Суд получит доказательства. До костра доживали единицы из тех многочисленных жертв, которые попадали в руки брата Рамона. Так невзначай, он подумал об «аисте». Этот инструмент с красивым названием приписывают Римскому Суду святейшей инквизиции. Положение тела жертвы, при котором голова, шея, руки и ноги стиснуты единой железной полосой, приводит к тому, что палач не успевает разогнуть свою спину и вздохнуть, как неестественно скрюченная поза вызывает у жертвы сильнейший мышечный спазм в области живота и ануса; далее спазм охватывает конечности и всё тело. Если переусердствовать, то стиснутый Аистом преступник может прийти в состояние полного безумия. Из которого его уже ничто не выведет.

Брат Рамон принял решение начать пытки ведьмы с «аиста», ведь «безумной не грозит безумие». Он сжал в руках железные путы, оценивающе изучая орудие пытки, подержал в сжатых пальцах. Испытание аистом другие братья проводят, пока спазмы не охватят все тело привязанного к Аисту. Скованное в «аисте», как беззащитно адово племя! Когда ее прижгли каленым железом, она показала свою сущность, так инквизитор вспомнил вчерашнее начало.

Даже называя инструменты в той их последовательности применения, какую он задумал, брат Рамон испытывал сильнейшее неудовлетворение состоянием орудий пыток. Ведьмы знают множество изощрений, которые позволяют им терпеливо переносить боль, поэтому от ведьм редко удается добиться признания. И думал он, как велики, как опасны грехи, но как мало придумано для их выведения. Людям свойственно недооценивать ту бездну греха, какая им уготована Сатаной. Оттуда не возвращаются и Святая Инквизиция здесь беспомощна. Они должны бояться не Инквизиции, направляющей их на путь истинный, а Дьявола, преследующего их денно и нощно. Как скуден арсенал средств у инквизиции, сожалел брат Рамон!

Инквизитор быстро семенил, даже бежал, по коридору тюрьмы. Сопровождавший охранник стукнул железной болванкой в массивную дверь, и изнутри загромыхали засовы. В жарких потемках, пропитанных запахом пота, крови и горелого мяса, ему предстал брат Ронер. По его голове, со слипшимися от пота, волосами и удовлетворенным глазам, где зрачки заметно расширились, Брат Рамон понял, что палач сделал свою работу, а брат Ронер испытал полное чувство удовлетворения.

Он прошел к железной решетке-жаровне, на которой были разложены инструменты, не поместившиеся на столе, взял длинный инструмент – «вилку еретика», поднес ее ближе к глазам и показал ее брату:

– Она не призналась?

– Она несла несусветную чушь. Как вчера!

Брат Рамон отлично понимал, что не этим инструментом пытали ведьму. Он внимательно рассматривал заостренные концы этой стальной вилки с острыми шипами, так легко вонзающимися в тело. Глубоко проникая в плоть, вилка причиняла боль при любой попытке пошевелить головой и позволяла говорить жертве только неразборчивым, еле слышным голосом.

Но то кровавое месиво, что осталось от человека, тот комок, брошенный в угол – означали, что здесь применили другое орудие.

– Надеюсь, она жива? – взыскательно спросил брат Рамон, медленно поднимая свою голову стервятника, и как всегда не глядя никому в глаза.

– Да. Мы применили Кошачью лапу, – палач, которого трудно было различить в темноте из-за его огромной робы с капюшоном, кивнул на железные грабли, укрепленные на деревянной рукояти. Грабли стояли в углу и, казалось, они еще не остыли от того зверства, для которого их применяли.

– А почему ее не оставили на доске? – брат Рамон кивнул подбородком на залитую кровью широкую доску.