Случайно потерявший равновесие на улице испытывает прилив стыда за секундную неуклюжесть и, в отличие от того, кого толкнули, не кричит, привлекая к себе внимание толпы, а для начала стыдливо крутит головой по сторонам и убеждает себя, что ему не так уж больно.

Сильным и упрямым не больно совсем, пока внезапная резь не настигнет их именно там, где находится их зона комфорта.

Иногда расстояние до этой зоны измеряется годами.

Боль старых травм нагоняет тогда, когда давно пора бы, в силу давности событий, отступить, взрывает рану внезапным звонком или случайным образом будоражит притупившуюся память, внедряется в сознание и начинает в нем копошиться.

Кривляясь, пытается смешать воедино правду и ложь, чтобы теперь уже бессмысленно — из-за невозможности ничего исправить — издевательски колоть туда, где, казалось бы, все давно затянулось.

Страх и стыд тогда сковали ее быструю и четкую память.

Варя узнала в своем захватчике дерзкого паренька, который пару часов назад пытался флиртовать с ней в гудевшей воинственной толпе возле выхода из метро «Октябрьская» спустя бесконечно длинные минуты.

Когда он стянул на кухне с лица балаклаву, она поняла, что знает это лицо будто всю жизнь, откуда-то из детства, из необъятной вселенской памяти, из вечности, из сказки, вот только что он в этой сказке за герой?

Интонация голоса и все черты его лица, весь облик, переменились.

От бесцельно шатающегося по городу молодого повесы не осталось и следа — тот, кто по-хозяйски поставил красный в горошек чайник на чужую плиту, был собран, зол и расчетлив.

— Чай в доме есть? Перекантуюсь до утра. Будешь орать — прострелю колено. Подойдешь к окну — прострелю оба. Так ты ментовка? Класс… А я думал, ты в библиотеке работаешь или в кино хочешь сниматься.

Сине-желтые язычки пламени плясали под глупым, не ведающим страха чайником.

То, что она «ментовка», а не какая-нибудь, пусть даже третьесортная актрисуля, только добавляло стыда.

Капли воды из подтекавшего крана глухо ударялись о грязную раковину. Варя планировала, вернувшись после встречи с опером в квартиру, отмыть раковину, вычистить чайник и вытереть пыль в серванте. Теперь же страх и стыд сковали ее чресла настолько, что она не могла даже двигаться, прилипнув к облезлой табуретке.

Этот парень олицетворял для нее весь хаос, всю анархию и безумие последних часов подвисшей в неизвестности страны.

На подоконнике в холщовом мешке лежала разобранная снайперская винтовка, а в помойку, перезанный охотничьим ножом, полетел черный шнур от полковничьего стационарного телефона.

О том, что в дальней комнате есть спрятанный под узкой кроватью второй аппарат, Варя узнает только под утро, когда, прикрыв тело полотенцем, едва ступая по скрипучему паркетному полу, выйдет из ванной и, ведомая интуицией, пройдет в эту скудно обставленную комнату, где после смерти жены жил овдовевший полковник.

Она снимет тяжелую трубку и сделает один звонок.

Ненужный — к утру она уже не помышляла сдать своего случайного любовника, спящего на разобранной софе в гостиной.

К тому же еще и запоздалый — ведь все, что было предначертано, с ней к тому моменту уже произошло…

Лаврентий закрутился колесом на месте.

— Вот и умничка! — убирая за питомцем, машинально приговаривала Самоварова.

Наблюдая, как пес довольно поддевает крепкими рыжими лапами и раскидывает по сторонам подмерзшие клочки ржавой травы, ее внезапно пронзила простая и страшная мысль — а что если позавчерашний сумасшедший из парка и тот, кто следил за ней, стоя у светофора напротив особняка, а днями ранее — у Анькиного дома, и тот, кто таращился год назад у поликлиники — одно и то же лицо?

А если он…

Тому должно было быть сейчас около шестидесяти. Люди по-разному выглядят с возрастом. Говорят, после сорока мы получаем лицо и внешность, которую заслужили. Ей доводилось встречать и тех, кто в пятьдесят уже был стариком, и тех, кто в семьдесят все еще плескался в волнах не отпускавшей юности.

«Варя, тот человек был убит. Я мент, и информацию получаю только проверенную, — прозвучал в ушах сухой беспристрастный голос Сергея Никитина. — Ты сама его сдала, разве не помнишь? Ты все сделала правильно».

«Нет! — деревья клонили к земле свои костлявые лапы — Я этого не делала! Я всего лишь позвонила тебе, Сережа, чтобы ты не волновался… Я не могла тебе сказать ничего, что причинило бы ему вред после того, что между нами произошло…»

«Лжешь… — шептали тревожные, в «жолтых» занавесках окна на третьем этаже, — разве не ты вытащила из кармана того, кого всю ночь неистово любила удостоверение, пока он, доверившись тебе, безмятежно спал? Разве не ты едва слышно, но четко продиктовала мне эти данные?»