Он не упивался своей «русскостью», подразумевавшей некую избранность и наше голословное славянское мессианство. Напротив, отмечал величие англичан, объединивших разноплеменную и раздробленную Индию своим языком, что сделали и испанцы в Южной Америке. Вся же российская культура, полагал он, выросла из культуры европейской, и ничего самобытного в ней нет. Даже иконопись пришла к нам из Византии. Мы просто сумели талантливо заимствовать достижения западных соседей. Отвернувшись при этом от культур восточных, к которым тяготел он.

Мы и в самом деле проявили себя, как прекрасно приспосабливающаяся нация в чужих государствах. Мы растворяемся в иных странах без остатка, как айсберги в океане, оставляя свой русский след лишь на могильных плитах. Увы, но наш язык непопулярен, наша литература интересна считанным числом классиков девятнадцатого века, а наши общины малочисленны, слабы и подвержены неминуемому распаду, что доказали многие и многие волны эмиграций. Есть страны центробежные и центростремительные. Те, в которые люди устремляются и те, из которых бегут. Жить в России, увы, устремляются единицы. Мне же эта участь, видимо, предчертана свыше.

… — Завтра я уезжаю в Москву, — прощаясь с Рерихом, сказал я.

— А я завтра уезжаю на дачу. В Гималаи, — ответил он.

Я истомленно вздохнул, обозревая трепещущие на легком ветерке перья пальм и лазурное небо с парящими в нем орлами. И у него еще есть дача, и между этой дачей и сегодняшней лепотой, видимо, существует какая-то значительная разница в пользу именно что дачи, такие вот дела! А меня, сирого, завтра ожидают протухшие сугробы советской столицы с черными шапками спекшейся грязи. Вот это — разница! Эх, заберите меня на свою дачу, Святослав Николаевич, усыновите…

— Вы, наверное, очень соскучились по Москве, — сказал Рерих сочувственно.

— Москва соскучиться мне не даст, — ответил я. — Но в ней я определенно буду скучать по вам. — и отправился к коллегам, уже пакующим командировочные чемоданы. Сувенирные матрешки были розданы, водка выпита, их место занимала индийская кожа и мануфактура. Замечу, что по своей сути матрешки и водка удивительно схожи: открываешь одну, а там уже гляди — и вторая, и третья…

Вечером с Вадиком Подъячевым мы прогуливались по вечно праздничному Бангалору с его тысячами магазинчиков, лавочек, сомнительных в своей чистоте закусочных, огибая темные углы, где таились прокаженные и увечные попрошайки. Сандаловый дым благовоний стлался в душном от уходящей дневной жары воздухе, переливались радужным неоном бесчисленные рекламы, пестрели, налезая друг на друга, вывески над торговыми рядами. И вдруг — полукруглым окоемом над тяжелой и строгой дверью парадной, надпись: «Библейский дом».

За высокими стрельчатыми окнами первого этажа в мутном, словно прокисшем свете, виднелись стеллажи с книгами и кипами брошюр.

За стойкой у входа нас встретил невозмутимый индус в европейском костюме, сложив ладони в приветствии.

Я прошелся вдоль стеллажей: сплошная религиозная литература и Библии на всех языках мира… А вот и на русском: компактная книжица в зеленом дерматиновом переплете. Я показал книгу человеку за стойкой:

— Сколько стоит?

— Все Библии у нас бесплатно, — поразил меня ответ.

— Мы можем взять две?

— Вы из России? — изумился индус. — Берите, сколько хотите! У нас огромный запас русских изданий, зачем только нам их присылают, если в городе нет русских… Вы — первые!

Я посмотрел на Вадима. Сказал:

— В гостинице — никому ни слова! Наши тут расхватают все…

— Я думаю, лучше вообще попридержать язык, — отреагировал он. — Если кого-то на таможне припутают с Библией с твоей подачи…

Он был прав. Библия в Советском Союзе не продавалась, считаясь книгой запрещенной и внутрицерковной, цена ее на черном рынке доходила до двухсот-трехсот рублей, при средней зарплате инженера в сто двадцать, а тут — нате, забирайте хоть сколько, и — задарма!

Я прикинул объем своего чемодана…

— Берем все! — обратился к служивому человеку.

— Этим вы очень поможете нашей миссии! — откликнулся он. — Спасибо, сэр!

— Не за что…

Мы вышли на улицу, под свет полной индийской луны. Неужели она точно так же висит где-нибудь над Москвой, куда мы завтра полетим? Или над Антарктидой? И к ней, задрав головы, некогда устремляли взоры пережевывающие друг друга динозавры, последующие за тем питекантропы и Гомер с Эвклидом…

Кто только не был озарен ее печальным таинством…

— Какой удачный вечер, — сказал я, тряхнув пакетом с Библиями.

— Как бы и тебя в «Шереметьево» не захомутали… — сокрушился Вадик.

— Ты забыл: я — чемоданоноситель Новикова, — парировал я. — В аэропорту мне будет ассистировать в этом вопросе начальник местного КГБ. Остроумная идейка: багаж с Библиями я ему и всучу, подсоби, дескать…

— Последний вечер в Бангалоре, — грустно усмехнувшись, сказал Вадим. — Кстати. Хорошее название для рассказа. Ты запомни. Может, пригодится для будущих писаний…