Нескончаемая пора то и дело возникающих надежд, кончающихся бесконечными крушениями, воспринималась мною уже с горьким стоическим смешком себе под нос: в готовности к облому — наша сила…

А порою мне было даже весело. Этот самый выстрел в точку никак не хотел состояться, но исподволь азарт нарастал. Причем, с моей стороны уже отсутствовали все инициативы, хватало сторонних.

— Ну, что ж, приезжайте в гости.

В квартиру вошел бородатый, невысокого роста человек, с порога разразившись речью о том, сколь эпохальное кинопроизведение нам предстоит ваять, и попросил, если можно, чайку, но шедший от него запашок явно указывал на похмельный синдром средней тяжести. Я лицемерить не стал: а как насчет рюмки? Предложение встретило живой, естественный отклик.

Творческая беседа затянулась допоздна, и в ее итоге еле ворочающего языком Колю, пришлось относить на диван, где он застал свое очередное похмельное пробуждение.

После утренней целебной рюмахи, Коля, проявлявший поначалу некоторые признаки трезвости, вновь их благополучно утратил, чистосердечно признавшись, что является запойным алкоголиком, в данный момент переживает критические дни, но попросил не беспокоиться, ибо в столице у него проживает верная подруга, готовая стоически переждать с ним кризис, забрав его к себе на проживание и попечительство.

Подругой оказалась приехавшая за ним тишайшая и интеллигентнейшая актриса Печерникова, добрая душа. Пьяного Колю она вывела из квартиры самостоятельно, очаровательно и с извинением мне улыбнувшись.

Перекрестившись на закрывающуюся дверь и, слыша уже с площадки у лифта выкрики о том, что киношедевр не за горами, я зарекся устраивать дальнейшие свидания с доброхотами от кинематографа.

Позвонил Колбергс.

— Слушай, — произнес со своим тягучим латвийским акцентом. — Алик Бренч просил тебе передать, что не сможет поставить тебя в титры «Капкана» …

— Почему?

— Ну, газеты, скандал… Он сказал, может, вскоре, тебя, как Краморова, надо будет отовсюду вычеркивать…

— Краморов в США, а я здесь…

— Ну, а что будет завтра? Он просил: без обид…

— А сам-то почему не позвонил?

— Ну, неудобно ему, ты же понимаешь…

Я положил трубку, уставившись на забытую Колей брошюрку, которую он, видимо, читал по дороге ко мне. Брошюрка выпуска 1959 года называлась так:

«Культура поведения советского человека после выпитой бутылки водки в компании классовых врагов».

Ах, Коля, очередной трепачок… Появишься ли ты на моем жизненном горизонте вновь?

Появился. Через два месяца молчания он позвонил вновь, и трезвым спокойным голосом поведал, что заявка на фильм утверждена, деньги выделены, мой аванс на сценарий у него, и он готов привезти его в Москву хотя бы и завтра. Присовокупил: зашился, не пью!

Сюрприз, однако! Впрочем, никакой окрыляющей радости я от этого сообщения не испытал. Странно, внезапно оно опустошило меня. Испарился азарт и нахлынуло ничем не объяснимое равнодушие. Потом я не раз переживал это чувство, когда ставил финальную точку в очередном романе: пустота после завершения большого дела, бывшего твоим смыслом, и — страх, что ты не сможешь повторить свой успех. Да, впереди наверняка маячили всякого рода цензурные рогатки, нервотрепка, но не в них было дело. Я неожиданно и как-то скучно осознал, что роман уже отдалился от меня, вещь была завершена, нужно было идти вперед, а не копаться с отработанным материалом. Но не отвергать же труды и усилия Коли? Однако, тянуть лямку сценария в одиночку и бегать по инстанциям не хотелось.

Позвонил Владимиру Валуцкому, кого считал драматургом тонким, толковым, а уж его сценарий «Начальник Чукотки» полагал попросту гениальным, как, впрочем, и одноименный фильм. Решили работать вместе.

Подъехал к нему в квартиру на Маяковке, в актерский кооперативный дом. Его жена Алла Демидова, кого знал еще с начала семидесятых по нашему блистательному таганскому театру, как всегда невозмутимая и вся в себе, сварила нам кофе, и — пошла работа по сценарной «рыбе».

Валуцкий сожалел об одном печальнейшем обстоятельстве, как о нем сожалел и я: он тоже видел в главной роли уже ушедшего Высоцкого, затмевавшего всех претендентов на роль, озвученных Лукьяновым, но абсолютно нас не устраивающих. Сценарий слепился крепкий, хотя уложить роман, рассчитанный на сериал, в полный метр, означало пойти на большие потери, но — хоть так…

Актер Юрий Демич сыграл, в общем-то, неплохо, хотя в ту пору беспощадно пил, отчего вскоре и умер; Коля Лукьянов тоже расстарался в меру своих навыков и дарования, но, посмотрев несколько фрагментов, я выключил видеомагнитофон. Картина, на мой взгляд, не состоялась. Роли и тексты отдавали заученностью, в деталях проскальзывал кондовый процесс кинопроизводства как такового, актерские решения были «лобовые», линейные, и интерес к полному просмотру пропал, не возникнув.

Я так и не посмотрел этот фильм.

Следующим днем мне позвонил литератор-многостаночник Жорик, неизвестно откуда добывший мой номер телефона.

— Спасибо за совет, — прошипел он в мембране. — Был я в вашей типографии православной…

— И чего? — спросил я, удивленный его очевидным озлоблением.

— Чего-чего… Пришел туда, а там КГБ! На каждом углу!

— И… что случилось?

— Стихи забрали, а сам чудом ноги унес, едва от них отмотался…

— Вот как? Спасибо за информацию, учту для себя на будущее…