И сколько ушло тех, кто когда-то впервые вступал на эту сцену с волнением исполнения доверенной роли и заканчивал свой жизненный путь тут же, среди прощальных гробовых венков… И вот — сцена опять пуста, и готова для новых лицедейств, грома аплодисментов, взрывов смеха и музыки, и, увы, новых прощальных венков… Но духа той, прежней Таганки семидесятых я, как ни старался, не ощутил. Искрящееся вино прошлой жизни пролилось и исчезло, и я пребывал на донышке пустого бокала… И почему-то мистически остро ощутилось, что те, кто ушли, уже далеко-далеко и возврата сюда для них нет.

Но сейчас мы ехали с Валерой на Север, мимо корабельных сосновых лесов к Волге.

Машину загнали на участок, под кущи терна, усыпанного ягодными гроздями, налитыми седым фиолетом, вошли в прохладный сумрак бревенчатого дома, в запахи его: застоялой без топки печи, старого дерева, угасших свечей в подстаканнике на полке в красном углу под зачерненной сажей иконкой — наследством от прошлых хозяев.

Я распахнул окно. На смежном дворе хлопотали люди: сосед перевозил престарелую мать к себе в город, на квартиру. Вещи заносили в кузов жестяной машины военного типа, в народе именуемой «буханкой». Матрац, кухонная утварь, телевизор…

— А это ты чего с собой припасла? — спрашивал сын, поднимая с травы длинный плоский предмет, упакованный в старую простыню.

— Обыкновенно что, пила саморучная, — отвечала старуха.

— И зачем тебе она в городе? У тебя там все удобства, электричество, центральное отопление…

— А ежели война? — донесся невозмутимый ответ. — Разбомбят твое электричество с центральной отопкой, чем дрова пилить будешь? А? То-то!

— Кто разбомбит?

— Найдутся — кто! За этим у нас дело никогда не стояло!

Мы с Валерой переглянулись озорно.

— Вот это театр! — сказал он. — Вот это тексты! И такого золота — в каждой деревне — ведрами. А мы чего-то вымучиваем, придумываем…

— Завтра, — сказал я, — меня должен навестить один мой приятель. Вот за этим балаболом надо точно все записывать. Этот тебе такого понавешает…

— И кто такой?

— Некто Володя Полунин. Майор, боевой пловец.

— А пока пловца нет, может, на реку сходим? — оживился Валера. — Удочки есть?

— Удочками, — сказал я, — тут развлекается несовершеннолетняя публика. Но на реку мы сходим. И улов гарантирую. Но — позже…

Разъяснение относительно «позже» Валера получил ближе к полуночи, когда мы под робким сиянием ущербной луны шли к берегу в компании местного жителя дяди Жени — кряжистого лысоватого мужичка, опытнейшего рыболова и совестливого браконьера в плане умеренного отношения к добываемым природным ресурсам.

— Рыба ведь как, — рассуждал дядя Женя, выволакивая из кустов свою видавшую виды лодочку. — Она ж за ночь, как огурец не вырастает, хотя воду любит куда больше его, паскуды пупырчатой. Но если огурец закуска вторичная, то рыба — это уже блюдо из категории вторых и первых, то есть, питательная масса для непосредственного жизнеобеспечения организма. Потому брать ее надо столько, сколько организму ее потребуется, но не больше. У меня в доме еще пара организмов: жена и внук. Далее следует арифметика необходимого белкового продукта, выражающегося в… Ну, в общем, пару щук, пару судаков; еще по паре налимов, лещей и линей, вот неделя, считай, закрыта…

— Не много ли? — усомнился Валера.

— А сын приезжает? А невестка? Как раз впритык. А сосед зайдет на уху? Тогда, считай, еще окунь обязательно должен присутствовать и чехонь, у меня ее бочка в засолке, кстати, к пиву завтра возьмете… Вот так рационально следует природу использовать, чтоб без взаимных обид… Ведь раньше сколько рыбы было — в воду без трусов не войдешь! А тут рыбзавод неподалеку уже всю Волгу вычерпал, а в магазине в Калязине только минтай мороженый. Я кусок отщипнул, коту дал попробовать, так тот понюхал, да и опорожнился на него, и лапами зарыл в угол, до чего понятливая скотина! Даже покурить полезнее, чем этого минтая есть! А за него денег просят, как за какого-нибудь осьминога, прости, Господи! На рыбзавод же с черного хода проникни — ящик плотвы на двадцать кило за пузырь — без вопросов! Свежак, прямо с реки. Такие нравы…

Мы уселись в лодку, завороженно глядя на звездное августовское небо. Дядя Женя смочил водой уключины весел. Мне был вручен увесистый крюк, привязанный к канату — им ловилась за верхнюю нить притопленная в глубинах реки сеть, поставленная еще прошлой ночью.

Речная волна терлась о песчаный берег сонно и вкрадчиво, словно убаюкивала саму себя.

— За сутки рыбки набралось, — говорил дядя Женя, отгребая от берега. — Накормлю всех, как Христос паству, пока на другой лодке не отправлюсь в пределы Магдалинские запредельные… — он внезапно уронил весла и трижды перекрестился на сияющие небеса. Глаза его стали истовы.

Валера покосился на него недоуменно, но с пониманием.

— Как бы нам с тобой в пределы магаданские не угодить, — сказал я. — Статья «браконьерство», часть вторая, в составе организованной группы сообщников…

В этот момент ночная тишина дрогнула от внезапно заурчавшего в далекой темени лодочного мотора, в небо словно вонзился длинный желтый луч прожектора, метнулся в нем заполошно, а после лег на воду, дрожа в ее ряби и словно нащупывая нашу тихую лодчонку.

— Чтоб тебе типун на помело, черт ты речистый! — выразился в мой адрес дядя Женя, лихорадочно скидывая с себя одежду. — Рыбнадзор! Крюк спрячь под телогрейку!