Лавр лично знал нескольких магов, способных в этой форме касаться предметов и творить магию, правда таких, как они, были единицы, а все остальные — и Лавр к этим «остальным» также относился — могли лишь отделять от тела свою душу и видимыми для всех призраками блуждать неподалеку от своих тел, боясь разорвать связь между физическим воплощением и духовным.

Когда колокол на министерской часовне гулким грохотом пробил несколько раз, разгоняя сидевших на крышах ворон, Лавр осознал, что так и просидел на полу в секции «неинтересных книг» несколько часов, ничего не делая. Все это время он продолжал размышлять о том, что происходило и все еще происходит в его жизни, и пришел к неутешительному для себя выводу, что все пошло кувырком после того, как он встретил Марию.

В Академию восточного колдовства он попал, честно говоря, случайно. Большую часть своей подростково-магической жизни обучаясь премудростям колдовства в кругу семьи. Но когда ему стукнуло двенадцать лет, к ним на порог заявился академический писарь. Кто-то сообщил в Министерство об ошибке в реестрах поступающих на обучение в Академию колдунов. Где-то в неразборчивых письменах, хранившихся в регистрационных палатах континентального Министерства, обнаружили, что Лавр Лаурус, проживающий на отдаленном от континента острове Змеином, у северных берегов в Холодном море, не явился в Академию по исполнению ему десяти лет для прохождения обучения.

Рута, насколько Лавр мог помнить, такому заявлению удивилась чересчур наигранно, но клятвенно пообещала отправить правнука в Академию в ближайшие несколько дней, раз того требовало Министерство. Попросив лишь немного времени на сборы. Однако писарь, сомневавшийся в необходимости долгих проводов, дать несколько дней согласился, но остался в поселении и, в конце концов, лично доставил его на континент, а оттуда уже и в Академию.

Перед тем, как покинуть дом, Лавру строго-настрого запретили хоть кому-нибудь говорить о своем даре. Рута и вовсе пригрозила, что в противном случае она лично выколет ему оба глаза, если Лавр не будет слушаться. А Рута слов на ветер никогда не бросала.

Поэтому попав в Академию, Лавр всеми правдами и неправдами старался держаться обособленно от других колдунов и колдуний, отсчитывая дни до своего возвращения к родным.

И тут, три года спустя, в Академию заявилась Мария и объявила, что его приглашают на обучение в само континентальное Министерство.

Об этом, разумеется, не могли не сообщить его семье. Лавр был готов поклясться, что когда Рута об этом узнала, она чуть не завершила свой цикл. А после, оправившись от шока, была готова брать Министерство штурмом и вызволять Лавра из лап верховных магов. Благо ей, или кому-то другому, хватило благоразумия ничего не предпринимать. Возможно, кто-то решил, что Лавру просто стоит быть осторожнее, продолжать обучение, не привлекая к себе внимания, а после всего вернуться домой. Или же постараться находиться от Министерства настолько далеко, насколько получится.

Именно этому совету Лавр и следовал последние годы.

«Я должен стать исследователем, — уверенно заявил он сам себе, повторяя эти слова как мантру. — Только так я смогу вырваться отсюда».

Лавр не был глуп, прекрасно понимая, какая опасность над ним нависла. И кто за этим стоит. Но сил бороться в открытую против Его Превосходительства, за эти годы заметно охладевшего к нему, у Лавра не было. Так же, как и не было верных союзников, которым можно было бы открыть душу и все рассказать.

Рассказать так, как оно есть.

Как оно было на самом деле.

О том, что семь лет назад он был приглашен в Министерство для одной лишь цели — стать сосудом для чужой души. Первородной души.

О том, что Мария никого не предавала, а Золотой зал был разрушен лишь для того, чтобы спасти его, Лавра, прервав проводимый над ним обряд.

О том, что ни Мария, ни Яр никогда не применяли черную магию, и все обвинения в этом абсолютно беспочвенны.

Он бы рассказал о том, как сильно они любили друг друга.

Их поцелуй в беседке, который Лавр увидел, прячась вместе с профессором Рапоса от проливного дождя в саду с синими гортензиями, его уже нисколько не смущал. Теперь, познав, какого это любить и быть любимым в ответ, он понимал, как жестоки были его слова у того костра, сказанные Яру в порыве подросткового гнева от творившейся вокруг несправедливости. Стыд за то, что свою скорбь он посмел поставить выше скорби Яра, в силу возраста, не понимая разницы между тем, чего лишился он, а чего Яр, снедал его до сих пор.

Лавр все еще считал несправедливым то, что с ними случилось. И злился, когда слышал какими чертами наделяли Марию те, кто ничего о ней не знал. И что приписывали Яру те, кто многие годы ел с ним за одним столом, пересекался с ним в министерских коридорах, восседал рядом на общих собраниях. Гниль их душ ощущалась Лавром физически, и раз за разом Лавр думал о том, почему у таких магов душа есть, а у фамильяров Марии ее не было.

Да, о них бы Лавр тоже всем рассказал, и гордился бы тем, что был знаком с такими выдающимися личностями, как Ленар, Савва и профессор Рапоса. Он бы с воодушевлением рассказывал всем о трех фамильярах, о которых с завистью в голосе говорили все колдуны в Академии. Ведь ни у кого, и насколько знал Лавр, ни у кого до сих пор, не получалось призвать стольких помощников…