Преданным щенячьим взглядом девушка смотрит в глаза любимого, из уст рвётся песня, томным полным неги голосом, о Петре и Февронии. О любви их крепкой и вечной. Что даже после смерти не пожелали расстаться. Прасковья не видела как в барских глазах мелькнула ненависть. Мелькнула и растворилась в жарком пламени похоти.

Склонившись, над пышными формами, впился в губы сидящей у ног Прасковьи. Сладкие как хмельной мёд, они могли не только петь, но и дарить ласку. Ту самую, о которой мечтал каждый мужчина, будь он хоть барин, хоть холоп. Так и не смогла Прасковья рассказать о новости хорошей.

На следующий день также не случилось чуда. Весь дом стал вверх дном. Пропали украшения у матушки хозяина. Вся домашняя прислуга суетилась, ища виновного. Каждую комнату, каждый закуток обыскали. И до комнаты Прасковьи дошли. Не боялась девушка обыска, знала, что невиновна. Двери растворила, пропуская барыню. Долго обыск не длился. Под откинутой подушкой лежали бусы жемчужные и серьги из яшмы.

— На двор ведите. К столбу вяжите. Нет в моём доме жалости к ворам.– взревел голос Святослава.

Не дав девушке оправдаться, под руки схватили, выполняя барский приказ. Раздев до нижней рубахи привязали к столбу. Прохладный октябрьский ветер выбивал мурашки по телу. Слепящее солнце совсем не грело. Помещик собрал во дворе всех слуг. Попытки оправдаться оборвал кусок деревяшки, сунутый в зубы девушке. Перебросив рыжую косу на грудь, прижали к столбу. Приговор десять ударов. Барин сам будет пороть.

Послышался свист кнута. Боль обожгла спину, разрывая ткань и плоть. Тёплая струйка крови окрасила белёную ткань рубахи. Слёзы хлынули из-под зажмуренных глаз. Страх захватил душу. Но не страх за себя, а за дитя, что носила под сердцем больше месяца. Проклятый кляп не давал и слова произнести. Вновь послышался свист, и боль обожгла поясницу ещё и ещё. После четвёртого удара не выдержав, девушка потеряла сознание. В чувства крепостную привело ведро холодной колодезной воды, выплеснутой на свежие раны.

Ткань облепила плоть. На какой-то миг холод принёс облегчение. Раны будто онемели. За спиной вновь просвистел кнут, обрушиваясь на нежную кожу. Кнут свистел снова и снова, вырывая куски окровавленной кожи и мяса. Последний удар она уже и не помнила. Потеряла сознание. Мучитель же не стал возвращать.

Пришла в себя, от тянущей боли внизу живота. Перемотанная спина горела огнём, а живот будто прутом раскалённым пронзали. Увидев, что провинившаяся пришла в себя. Старая бабка Аглая подскочила, поднося деревянную кружку со снадобьем.

— Пей, девка. Легче станет.

Выбив из рук старой женщины кружку, Прасковья свернулась от боли. По подолу расцвело кровавое пятно, будто бутоны алых роз, на смертном саване. Из груди девки вырвался вой. Так могла плакать волчица, потерявшая своего волчонка. Не замечая ран на спине. Она качалась по банному настилу, комкая подол, не сдерживая крика.

— Не уж то брюхата была?– всплеснула бабка руками, попытавшись сама успокоить девушку.

Не добившись успеха, позвала мужиков со двора. Те силой влили сонного отвара. И оставили быстро затихшую девушку на лавке. Неделю Прасковья металась в бреду. На седьмой день пришла в себя. Она лежала грудью на лавке, и слёзы беззвучно катились из глаз оращая плоскую подушку. Всё это время в бреду раз за разом переживала наказание и потерю дитя.

На месте души зияла сплошная рана. Её любимый собственными руками убил их дитя. Незачем ей больше жить. Не сможет дать ему прикоснуться к себе ещё хоть раз. Уж лучше в омут с головой, чем выполнять его волю. И петь больше не сможет. Навек затих звонкий девичий голос, горем задушенный.

За окном уже бабкиной хижины было ещё темно. До рассвета оставалось не больше час. Нежно убираться. Иначе не дадут уйти. Скрутят и к барину отведут. Завернулась в шерстяное одеяло, что укрывало. Сунув ноги в бабкины старые башмаки, вышла за дверь, постаравшись не разбудить старую Аглаю. Октябрьская ночь ударила одурманивающий прохладой в лицо. Потерявшие силы ноги едва несли девушку. Она упорно шагала мимо домов к лесу. Ни одна собака не тявкнула вслед беглянке, словно жалея ту.

С первым лучом рассвета Прасковья ступила в лес. За спиной проснулась деревня. Послышался крик людей и лай собак. Хватились беглянки. Она старалась идти как можно скорее, но слабость не давала. У обрыва старой реки её нагнал треск веток. Обернувшись, увидела барина.

Сердце ёкнуло в груди. Спешившись с коня, он держал в руках тот самый кнут, которым высекал узоры на спине. Ужас пробежал по телу, заставляя ныть от боли каждую рану. А ведь в горячке побега она и не чувствовала боли.

— Куда это ты собралась? Разве не знаешь, как наказывают беглых крепостных?– голос мужчины был слаще мёда.

— Не подходите,– прохрипела девушке чужим голосом. Будто не она говорит вовсе.– ещё шаг и я брошусь в омут.

Сделав шаг, почувствовала, как камушки уходят из-под ног. Стараясь удержать равновесие, пропустила момент, когда рядом оказался Светослав. Сильные руки, сжав плечи, удержали от падения. Лишённая возможности даже пошевелится с ужасом уставилась в лицо хозяина. В его глазах читалась мрачная решительность, ненависть и ярость.

— Молись Прасковья, ибо в вере и раскаяние, спасение.