– Тихо, тихо, Лиза, – заговорил этот господин, в котором с большим трудом можно было опознать Леопольда Семёновича Покруту-Половцева, настолько он постарел и усох, – успокойся, поедем домой, поедем, я – за тобой, успокойся, ничего не поделаешь, надо ехать, успокойся, голубушка, до чего же, бедненькая моя, ты себя доводишь, разве так можно, поедем.

Он обхватил её за талию и провёл в распахнутую дверь.

– Кто это был? – спросил Жора у Борьки.

– А, это? Это – то ли жена, то ли возлюбленная Руслана Леопольдовича. А уведший её мужчина – его отец.

– Вот как? И часто они здесь бывают? – Жора ухватил кружку с пивом и начал жадно пить.

– Бедняжечка, как мне её жалко, – сказала Лёля.

Петя поцеловал девушку в щёку, и стал быстро вытирать поцелуй, оставивший жирный след от губ, перепачканных курицей.

– Ну тебя! – возмутилась Лёля. – Ты размажешь всю косметику.

– Как хочешь. – Петя хмыкнул и вернулся к еде.

– Частенько, – отвечал Борька на вопрос Жоры. – Правда, в последний раз я видал её с месяц назад. А я здесь бываю каждый день, так что пропустить не мог. А до того – часто бывала. Тоже всё вот так вот разревётся и уйдёт. А то, бывало, час за часом сидит этак тихонько-тихонько, сидит и не шевелится, всё о чём-то думает, куда-то всматривается, во что-то неслышимое вслушивается. А отец пацана приедет да и оторвёт её от страданий – увезёт. Иной раз со скандалом, силой, но увезёт. А в первое время и сам сиживал, тоже чего-то ждал. С месяц тому назад она пару раз кряду объявлялась. Но, только она объявится, он уже тут как тут! И увозит. Знать, она под его крылом находится, следит он за ней, бережёт, оберегает, а она нет-нет да и сбежит из-под опеки, и прямиком сюда, и – сидеть, ждать… Так-то вот. Глядишь, вскорости он объявляется. А они ведь в Москве живут – путь сюда не близкий. А он едет! Но, пока он доедет, она уже успевает пролить не мало слёз, а навздыхается – и того больше: целый товарный вагон тоскливых вздохов.

– Бедненькая, – повторила Лёля, и глаза у неё увлажнились.

– Вот это любовь… – печально сказал Ванька, обращаясь к Светке, – я это понимаю и уважаю. А ты так не смогла бы… эхма…

– А может, смогла бы, – обиделась Светка, – ты почём знаешь?

– Смогла бы – по мне?

– А может, и по тебе! – выпалила она и отвернулась, смутившись откровенности.

– Ладно, прости.

– У…

– Так что? Русланку убили, что ли? – спросил Петька.

– А никто не знает, – ответил Борька. – Был человек и – нет человека. Да только не так всё просто. Видели его… и не один раз. И не только возле «Кольчуги», но и… внутри!

После этих слов Борьки Чавкина, у стены, между столиками печальной дамы и тем, где разместилась четвёрка искателей острых ощущений, задвигались стулья, и торопливо поднялось семейство: папа, мама и четырёхлетний сын.

– Да что же это такое! – сказал в сердцах отец и швырнул на стол салфетку, которой он отёр губы и руки. – Сколько с нас? – крикнул он бармену Олегу.

Тот торопливо подбежал со счётом, быстренько принял деньги, отдал сдачу, которую решительно приняли, и шепнул:

– Не сердитесь, это только сегодня так. Приходите в другой раз, заезжайте. У нас хорошо. Извините.

– Да-да. Уж конечно, – пробурчал глава семейства, подхватил сына на руки и вслед за женой вышел на улицу.

– Чего это он? – удивилась Света.

– Наверное, не хочет, чтобы ребёнок слышал про убийство и нечисть, – сказал Ванька. – Чистюли. А делов-то – на два пальца.

– Фу! – Лёля погрозила ему кулаком.

Олег, ничего не сказав Борьке, вернулся за стойку бара и взялся на приготовление цыплят на гриле. Он понимал, что Борька находится под покровительством хозяина, но также знал, что судьба Борьки висит на волоске, и в ближайшие дни, возможно, с ним будет покончено.

– Весело, занимательно здесь, но мне пора, – сказал Пётр, выпадая из ступора, в котором прибывал с момента истерики печальной дамы, и опомнившись от скандального ухода семейства.

Он поднялся.

Взглянув на часы, поднялся и Николай Сергеевич.

Они распрощались с Михеем, выразив надежду на то, что ещё, даст бог, свидятся, сказали, что было очень приятно познакомиться и интересно поговорить, посидеть с приличным человеком, и так далее и тому подобное, расплатились и вышли во мглу сырого вечера.

Через минуту входная дверь снова распахнулась. Михей уж было подумал, что Пётр и Николай за чем-то вернулись. Но это были не они. Это был мужчина, и вид у него был невзрачный, потрёпанный. Он сутулился, прятал лицо в поднятый воротник длинного демисезонного пальто, двигался шаркающей, вялой походкой.

Мужчина прямиком прошёл к бару, кивком головы поздоровался с Олегом, вынул из карманов пальто руки и положил их на стойку в ожидании коктейля, которого он не заказывал, но который тотчас же был подан.

«Видимо, постоянный клиент», – рассудил Михей, берясь за третью кружку пива и разделанную воблу.

– Так что же дальше, мужичок? – спросила Лёля у Борьки.

– Дальше? А дальше вот что…

Михей ел рыбу и вслушивался в рассказ пьяненького Борьки. Рассказ, впрочем, во многих деталях уже был знаком ему от ушедшего Петра.

Михей ел, пил и хмелел, а наверху для него уже была застелена свежим бельём односпальная деревянная кровать.

В седьмом часу вечера Михей завалился на скромную берёзовую кровать и сразу же забылся непорочным сном младенца. Храпел он до того могуче, что стены сотрясались, а постояльцы возмущались, пытаясь стучать и ломиться в дверь – эти затеи были немудрёны, и не могли разрушить покоя Михея: он, не просыпаясь, на минуту затихал, и снова оглушал округу громовыми раскатами богатырского храпа.