Был двенадцатый час, когда шумная, безрассудная молодёжь заняла отведённые им три маленькие комнаты с двумя одноместными кроватями в каждой. Под завязку загруженные алкоголем они и не думали спать, они желали любви и веселья. Но Жорка с Санькой были вынуждены, поболтав о том о сём, наконец погрузиться в дрёмный чад хмельного угара, а Ванька со Светкой и Петька с Лёлькой до часу ночи придавались любовным утехам: каждая парочка, конечно же, в своей комнате, которые были по обе стороны от апартаментов Михея. Неистово храпя, Михей отвлекал их, навязывая своё присутствие и задавая ритм их упражнениям. Но с тем же успехом, от осознания того, что рядом присутствует грубоватый на вид, немного неотёсанный совершенно посторонний мужик, он привносил в забавы не спящих в ночи соседей горсть пикантности. Особенно это заводило Лёлю: ей мерещилось, что рядом с мужиком, производящим колебательно-сокрушительные гортанные звуки, лежит его жена, а на внесённой в комнату раскладушке пытается уснуть их неразумное чадо мужского пола. И мать с сынком вот так вот лежат в темноте и слушают храп, одновременно прислушиваясь к тому, что творится за стенкой, – у чада загораются румянцем щёки, и ему грезятся непонятные запрещённые сцены, в которых так искусна мастерица Лёля!.. И Лёля исправно, самозабвенно бесновалась, изводя, измочаливая бедного Петьку. Она стонала, визжала, пыхтела, шмякалась и соударялась, прыгая, и бухала спинкой кровати по стене. Казалось, она делала всё, чтобы привести в негодность, разбалтывая, заставляя поскрипывать хлипенькую кровать.

По другую же стену комнаты, которую заняли Лёля и Петька, терпеливо ждали тишины, делая вид, что они ничего не слышат и уже спят, Лёша, Кирилл, Сёма и Рита. Они, для экономии собственных средств и по просьбе хозяина, быстро достигнув с ним взаимовыгодного соглашения, ютились на двух кроватях и двух раскладушках в одной комнате. Они жили в «Кольчуге» уже вторую неделю, но всё ещё не видели призрака, ради которого они, собственно, и приехали.

Ребята успели в должной мере оценить в ресторанном зале насколько восхитительная и обворожительная Лёля и какой из себя заморыш Петя, поэтому они, от зависти и для приличия проявив надлежащее возмущение охами и ахами, перемежающимися взвизгиванием и рычанием, скоро умолкли, до крайности смущённые откровенной близостью разврата. Лёша, Кирилл и Сёма под покровом ночи мечтали о девочках. Но не забывали они и о лежащей в одной комнате с ними единственной подруге Рите, нет-нет да взвешивая свои возможности, представляя, как бы всё вышло с ней. Рита же крепко жмурилась в ночи и перебирала различные сцены с каждым из трёх приятелей, стараясь понять, с кем бы вышел самый незабываемый, восхитительный секс – вулкан страстей. Рита проделывала это в своей головке отстранённо, не думая о любви или каких иных глубоких чувствах, и, давно никем не приласканная, тихонечко, опасливо, так, чтобы не приметили мальчики, сама себя радовала.

Михей проснулся неожиданно и враз:

– А?! Что!?

Он подскочил, сел.

Сообразив, где он находится, убедившись, что всё на прежнем месте, а в комнате никого нет, Михей повалился на постель. Было очень тихо. Ниоткуда не доносилось ни звука. Он посмотрел на наручные часы – около двух ночи, осталось спать два часа, а затем – в путь-дорогу. Он посмотрел на подслеповатое окно, – но в нём ничего не могло быть, потому что за ним – лишь скромный наружный свет гостиницы, голое поле и тонкая полоска далёкого леса перед озером, которое уже сковано тонким льдом.

Михея обдало холодком. Он отвернулся от окна, закутался в одеяло. Для большего удобства и тепла он просунул под подушку руки и вдруг услышал шорох, и почувствовал под ладонями что-то сухое, тонкое и неоднородное. Превозмогая сонливость, Михей зажёг ночник на тумбочке – зажмурился от невыносимого яркого света из-под зелёного тряпичного абажура.

Под подушкой оказался пожухший кленовый лист, неизвестно откуда взявшийся. Он был мятый, поломанный, – по-видимому, от ночной возни Михея.

– Что за напасть, – Михей покрутил лист в пальцах, рассматривая, и швырнул на пол.

Ему в спину ударил поток холодного ветра.

– Что за напасть, – повторил Михей, с кряхтением переворачиваясь в сторону ветра.

– Что за напасть, я спрашиваю, тудыт-то растудыт-то! – в третий раз повторил Михей, но в этот раз он был удивлён сильнее прежнего.

Окно, в которое он смотрел с минуту назад, оказывается, было не заперто, и теперь оно открылось, и в него свистал холодный ноябрьский ветер и, вихляясь, залетали снежинки.

Михей с раздражением откинул одеяло, встал босыми ногами на ледяной пол – содрогнулся, и тут же покрылся гусиной кожей. В два шага он оказался перед окном.

Он намеревался всего лишь закрыть своенравное окно, но, протянув руку к запору, застыл.

– Что, ради… тут такое… – проговорил он одними губами.

На подоконнике лежали жёлто-красные листья берёзы. Их было не меньше двадцати. Они колыхались от ветра – шептались-переговаривались, шурша, жаловались на свою судьбинушку, забросившую их к какому-то дядьке-человеку, а где же их милая берёзка, где она, голубушка, замерзает, страдает без них, укрывавших, оберегавших её, любящих и покорных деток?

«Откуда вы, черти, взялись? Может, они тут уже были?»

Что-то промелькнуло тенью в тягучей заоконной мгле, которая заполнила пространство между низким тёмно-тёмно-серым небом и белой снежной равниной.

Под карнизом здания светились маломощные фонарики. Благодаря им Михей увидел дорожку из следов: те возникали из ниоткуда и пропадали во влажной серости ночи… следы начинались в нескольких метрах от стены, и это было непонятно… следы были отчётливы – можно было различить в них характерные срезы в снегу, по которым легко определить направление движения. Получалось, что человек шёл от «Кольчуги». Но откуда он взялся? Следы были аккуратные, так что сказать, что одним и тем же путём человек пришёл, а затем ушёл, было нельзя: ровная дорожка стелилась в одном направлении, ни один след не примыкал к ней ни с одного бока.

«Откуда же ты, горемычный, пришёл?»

Набежавший порыв ветра хлестанул по голому животу Михея и согнал с подоконника листья – они закружились, опускаясь на пол. Михей оторвал взгляд от поля – проследил за их полётом. И ему снова почудилось движение – фигура человека, идущего от «Кольчуги» в даль, к озеру. Он увидел это боковым зрением. Он обязательно это видел. Не может быть и тени сомнения!

А ветер, однажды отыскав в окне прореху, свистал.

Михей затворил окно. Посмотрел на следы, на поле, во мглу. Он сдёрнул с места ноги, прилипшие к холодному полу, и укрылся под одеялом, натянув его до самых глаз, в которых не осталось и капли сна, которые шально, если не болезненно, блестели.