Чета Чвакошвили тщетно сопротивлялась меланхолии, и оставалась на прежнем месте – деваться им было некуда. Они держались приобретённого дела, надеясь, что рано или поздно всё закончится, вернувшись в прежнее русло. Ведь началось всё на их глазах, взявшись из ниоткуда, значит, оно также может вдруг уйти в никуда.

Чего не может быть, того не может быть никогда! Если же несмотря ни на что оно существует, то это – галлюцинация, самообман, неправда, и быть ему на свете до тех пор, пока ты к нему не привыкнешь, отчего перестанешь замечать. Безразличие и невнимание его погубят.

– Обязательно! – с жаром сказал Тамаз.

– Что? – Лариса не расслышала его, барахтаясь в точно таких же мыслях. – Что ты сказал?

– Я сказал, что это обязательно должно когда-нибудь закончиться. И произойдёт это столь же внезапно, как началось. Это какой-то абсурд, всего этого просто не может быть.

Жена ничего не ответила, потому что они уже не раз обсуждали сложившееся положение вещей и каждый раз заканчивали всё именно такими словами. Тамаз в последнее время повторял их особенно часто. По-видимому, он старался убедить себя в том, что он спит и должен проснуться. Но он не просыпался. Потому что не спал. И он был готов не спать целыми сутками, лишь бы его заведение никогда не пустовало, а он был бы каждую секунду загружен тяжкой работой, обслуживая посетителей: потел, пыхтел, отдувался – пахал бы с радостью, потому что он делал бы это для себя, для своей семьи, а не потому, что кто-то ему велит. В «Кольчуге» он – хозяин, он – распорядитель. Над ним не стоит ни один начальник, не погоняет его, не приказывает ему. Так что не во власти каких-то неясных обстоятельств погубить то, что удалось заполучить Тамазу с неимоверным трудом!

Тамаз звонко шлёпнул ладонью по столешнице. Рука у него была увесистая, изборождённая венами и облепленная клоками чёрных волос. Он опёрся на стол, грузно поднялся. Лариса тоже поднялась, оправила передник, вопросительно посмотрела на мужа, ожидая его действий.

Калач и Батон – два пацана с конкретными понятиями – были неразлучны, как слипшиеся на противне в печи хлебные булки. А печью для них была жизнь. И выйти из этой печи по собственной воле, они не то, что не хотели, а не могли, так как нерадивый пекарь, слепив их и засунув для приготовления в огненную клоаку, куда-то пропал, позабыв о своём творении. У них давно выработался стереотип поведения, по которому надлежало сталкивать в пламя соседние булки и буханки, чтобы самим перебраться туда, где их не спалит жар.

Совсем недавно был при них товарищ по прозвищу Кирза.

Много всякого наворотила их троица, многое имела и ещё больше хот… нет, не хотела, а страстно желала заполучить.

Но вот Кирза пропал.

Как стало известно Калачу и Батону, тот поехал со знакомыми в Переславль-Залесский. Ребятки остановились переночевать в «Кольчуге». А утром Кирзу нигде не нашли. Комната, которую он занимал в горделивом одиночестве, была пуста. Разобранная и помятая постель – холодна. Одежда аккуратно сложена на стуле: рубашка, пиджак, штаны, носки. Он всегда носил под рубашкой майку – её не было. Не было, оно конечно, и трусов. И не нашли тяжёлых кожаных сапог на высоком каблуке и длиннополого велюрового пальто. Значит, куда бы Кирза ни ушёл, он ушёл в трусах, майке, сапогах и в пальто. Портмоне и телефон остались лежать на ночном столике, под синим абажуром.

Длиннополые велюровые пальто с определенного момента стали особым манерным знаком их троицы, выделяющим их среди толпы, объединяющим их в сплочённую группу – не разлей вода.

Калач и Батон были не на шутку обеспокоены судьбой своего однополчанина, как в шутку они называли друг друга. Как только они нарыли нужные сведения, то тут же отправились в «Кольчугу».

Полиция пока что не знала о пропаже некоего Кирзы: бывшие в ту ночь с Кирзой товарищи убедили Тамаза в ненужности доноса властям о происшествии, мол, они – пацаны конкретные и сами во всём разберутся, без всяких там козлов в форме и при погонах, ты, мол, понимаешь? Чвакошвили понял, и пока молчал.

Эти парни самостоятельно тщательно и упорно искали Кирзу, и никак не могли найти. Действовали они по собственному почину, следуя кодексу честных братков: «Не бросать своих в беде. Не подставляться перед чужими. Не отдавать собрата чужим на поругание. Отвечать за ближнего, если делаешь одно дело».

Но они были не ровней Калачу, Батону и Кирзе. Кирза перехлестнулся с ними случайно, на почве вдруг возникших взаимовыгодных дел. Так что Калач с Батоном особняком, отдельно от них затеяли и повели собственные поиски.

Калач и Батон… Не просто так дали такие клички этим двум представителям человеческого рода. Если они в полной мере и не отражали характер отдельной особи, то уж непременно опирались на её облик.

Смуглокожий Калач, вечно до одури надушенный слащавым одеколоном, сентиментальный и раздражительный, долговязый, сутуловатый, с приплюснутым лицом, как бы вдавленным, с мясистыми щеками, казалось, не мог носить никакую иную кликуху, а только эту, говорящую о его внешнем подобии всем хорошо известному одноимённому хлебцу – калачику.

Высокий, белокожий, мягкий и сдобный на вид, но жёсткий и циничный по характеру, всё одно что поджаренная блестящая корка, к тому же любитель мучного, а в особенности – батонов, – это Батон.

Жилистый, черноволосый и черноглазый, скорый на жестокую расправу до такой степени, что про него говорили: «С живого сдерёт кожу и не поморщится», – решительный, ни перед кем не прогибающийся, никого не допускающий в свой внутренний мир, всё равно что плотная многослойная ткань, пропитанная каучуком и подвергшаяся тиснению, а именно – кирза, таков был пропавший и отыскиваемый персонаж то ли по кличке, то ли по прозвищу Кирза.