Мурасаки потер щеку. Становилось все холоднее. Надо выбираться из этого инкубатора, и чем быстрее – тем лучше. А то следом за отравлением начнется обморожение. Он снова осмотрелся и, наконец, заметил красную стрелочку в одном из углов. Пока он пробирался к ней мимо капсул, то не увидел ни одной нерабочей. Странно. Все заняты? Значит, он легче всех отделался? Или, наоборот, он понадобился кому-нибудь из кураторов и его привели в чувство. Мурасаки пожал плечами. Почему бы и нет? Если здесь всех могут как кукол выключить и уложить в коробки, то могут и доставать, когда какая-нибудь кукла понадобится для очередной игры.

Короткий шлюз закончился чем-то вроде смотрового кабинета врача – кушетка под дождем свисающих с потолка датчиков на разнообразных шнурах, большой монитор в стене и стол в нише в углу. За столом сидел, судя по глухому костюму, закрывающему даже лицо прозрачной маской, врач и смотрел на Мурасаки.

– Здравствуйте, – вежливо сказал Мурасаки, удивляясь, что голос у него есть, хотя и немного хрипловатый, чужой.

– Здравствуй, – врач бросил быстрый взгляд на монитор перед собой. – Мурасаки?

Мурасаки кивнул. В ответ врач кивнул в сторону стула перед собой. Самого обычного стула. Мурасаки с облегчением опустился на него.

– В Академии вспышка неизвестной кишечной инфекции. Большинство студентов находится в тяжелом состоянии. Занятия не проводятся. Твой организм хорошо справился, но сегодня ты побудешь под наблюдением, и если все будет хорошо, то завтра мы отправим тебя долечиваться в твой коттедж.

– Долечиваться? – переспросил Мурасаки. Он-то думал, что ему завтра с утра на лекции, а ему еще надо будет долечиваться. От чего? Что это за инфекция? Почему здесь нет Сигмы, с которой можно было бы это все обсудить!

– Что за инфекция? – деловито спросил Мурасаки.

Врач пожал плечами.

– Мы не поняли. Проявления у всех одинаковые, но способ заражения под вопросом. Поэтому, как видишь, я и все остальные медики, носим защитные костюмы. Но не знаю, поможет ли это. Вот ты, насколько я вижу в твоей карте, не завтракал. И все равно заболел.

Мурасаки кивнул.

– И мы не понимаем, как будет идти выздоровление. Некоторые инфекционные болезни протекают волнообразно, после улучшения приходит ухудшение. Поэтому сегодня ты останешься здесь, – с нажимом повторил врач, как будто Мурасаки спорил.

– Да понял я, понял, – рассмеялся Мурасаки. – Я не сопротивляюсь. А занятия? Когда начнутся занятия?

– Когда основная часть студентов окончательно выздоровеет. Ты же видел, что в палате интенсивной терапии нет свободных мест.

– То, что я видел, – ухмыльнулся Мурасаки, – мало похоже на палату. Площадь интенсивной терапии.

– Что тебя удивляет?

– Размеры палаты, – живо ответил Мурасаки.

– Мурасаки, ты же учишься не на курсах озеленителей, – вздохнул врач. – Это Академия Высших. Ваши кураторы могут создавать черные дыры и сворачивать галактики, неужели ты думаешь, что для них стала проблемой организация медицинской помощи в нужном объеме? Я думаю, они щелкнули пальцами и все появилось само собой. Вернее, как только возникла проблема, почти сразу же появились и эти палаты, и эти места.

Мурасаки засмеялся.

– Нет, это так не работает. Мы не создаем медицинские капсулы щелчком пальцев.

– Ты, может быть, пока и не создаешь, – серьезно возразил врач, – а твои кураторы могут и не такое. А теперь тебя проводят в твою палату, хорошо?

– Да, – сказал Мурасаки, – хорошо.

И пока это был единственный вопрос за сегодня, на который он смог ответить.

Как ни крути, получалась сплошная ерунда. Мурасаки вздохнул и повернулся на спину. Потолок в палате был скучным, белым, без единой трещины; смотреть на такой – никакого удовольствия. Такими же были его мысли – ровными, белыми, не за что зацепиться.

Снова и снова Мурасаки прокручивал воспоминания последних дней. Снова и снова спотыкался о белое пятно выпавших из сознания событий. Разговор с Констанцией. И что-то, что произошло до разговора, очевидно. Не ради красивых глаз Кошмариция потащила его в ночи на разговор. А вот ради чего?

Но зато одно совершенно ясно – Кошмариция не хотела, чтобы он помнил про разговор и, возможно, про его причину. А это значит, что вспомнить надо обязательно. Но вот как?

Мурасаки почесал затылок. Волосы наощупь оказались неприятными, слишком жесткими и жирными. Хотелось вернуться к себе, принять душ, переодеться в свою одежду… Интересно, а что случилось с его сумкой и одеждой, оставленной в раздевалке, если он здесь в одноразовой пижаме среднего размера? Причем польза от этой одежды была только одна – Мурасаки с каждым движением чувствовал, что он несколько худее среднего человека. На полотенце, в котором его несла Констанция, он не претендует, она может его хоть на память себе забрать, если хочет. Но вот белья очень не хватало. Мурасаки вздохнул и вдруг понял простую вещь. Констанция поставила блок на его воспоминания именно тогда, когда несла его к медикам. Ментальный контроль, конечно, дает много возможностей, но все равно не позволяет полностью удалить воспоминания, а вот заблокировать – сколько угодно. Кроме того, времени у Констанции было не очень много, отсюда и неряшливость в блоке. Она не смогла вычленить воспоминание про их разговор. Смогла бы – Мурасаки бы и не подозревал, что чего-то не помнит. Стал бы он вспоминать, чем занимается ночью – особенно теперь, когда рядом с ним нет Сигмы? Конечно, не стал бы!

А если это просто-напросто блок, то его можно снять. Правда, пока не очень понятно, как это сделать. Вряд ли местные врачи ему помогут, а идти к психохирургу опасно, мало ли что он там увидит. Не просто так им запрещена психохирургия, не на голом месте. Мурасаки вздохнул. Раз Констанция не хочет, чтобы он что-то помнил, значит, это явно что-то важное. И это обязательно надо вспомнить! Мурасаки снова вздохнул. Когда их отношения превратились в противостояние? Ведь сначала он испытывал к ней чуть ли не родственную привязанность, он знал, что ей нравится, и ему нравилось это знание. А потом… потом она стала для него Кошмарицией. И когда же это случилось? В тот момент, когда она начала демонстрировать свою власть? Или когда он впервые попытался порвать их связь, а она его не отпустила? Может быть, ему надо было поговорить с ней сначала, попросить отпустить по-хорошему? Согласилась бы она? Нет, с грустью понял Мурасаки. Ни за что. Возможно, он в самом деле ее любимая игрушка и именно поэтому она не откажется от ментального контроля. Ни за что. Он помнил ее в моменты их соприкосновений. Она светилась удовольствием. Констанции очень нравилось, что он от нее зависим, что она может узнать о нем все, подчинить своей воле, отпустить погулять на коротком поводке или залезть в его голову и заблокировать пару-тройку воспоминаний. Кажется, пора вплотную заняться вопросом, как освободиться от ментальных связей. Наверняка же есть какие-то техники, приемы!