— Эти мысли вы оставьте при себе и больше никогда не повторяйте, — снисходительно посоветовал Накамура.

Он вынул из планшета лист бумаги, положил перед собой.

— Что нового вы уловили с приходом в пограничный отряд подполковника Игнатьева?

— Пока ничего. Орлов уехал месяц назад. За такой небольшой срок трудно составить представление о способностях и принципах работы нового человека. Сказать по совести, у меня пока нет никаких конкретных мыслей. Придется понаблюдать, приглядеться. Может быть, что и прояснится.

— Приглядываться некогда, самим надо начинать, — возразил задумчиво японец. — Вслепую действовать нельзя. Орлова мы понимали, знали все его сильные и слабые стороны. Как можно скорее должны узнать и Игнатьева. В нашей картотеке он не значится. Нет о нем данных и в Харбине. На наш запрос из Токио ответа еще не поступило. Видимо, на Востоке он новый человек. Полковник разрешил нам действовать в этом направлении самостоятельно. Мой план таков…

Накамура встал и заходил по комнате.

— Отправляясь к вам, я послал Игнатьеву письмо провокационного содержания. По-моему, оно выведет Игнатьева из себя, заставит на некоторое время потерять равновесие. Если он человек некрепкий, мы это весьма скоро почувствуем. По его работе почувствуем. Не сегодня-завтра он получит письмо.

Майор приблизился к начальнику кордона.

— Через несколько дней, — продолжал он, — мы выбросим к ним Ланину. Она пойдет на задержание. Возможно, советская разведка попытается заставить ее работать на себя. Будет очень хорошо, если они клюнут на эту приманку. Мне кажется, что они переправят ее обратно. Некоторое время ей придется работать на них добросовестно. По характеру заданий, методике работы мы узнаем кое-что о том, что интересует советскую разведку в данный момент.

— А если не клюнут? — усомнился Ван Мин-до. — Жалко ведь потерять такого агента!

— Жалко, конечно, — согласился японец. — Но что поделаешь? Цель заманчивая. Придется идти и на некоторые издержки. С нас прежде всего спросят за работу, Ван Мин-до. Другого выхода нет, как нет и подходящего для этого задания человека. Князя с таким делом посылать нельзя. Они знают его… как это говорят русские? — «как облупленного». Попробуем сделать ставку на нее. Я верю, что она вернется к нам. Давайте придумаем лучше убедительную причину для «бегства» от нас Ланиной.

Офицеры молча дымили сигаретами, каждый думал о своем. Неизвестно, сколько бы длились их размышления, если бы не зазвонил телефон. Выслушав доклад помощника, Ван Мин-до прикрыл ладонью трубку, обратился к Накамуре:

— Пришел Кулунтай. Как прикажете?

— Пусть войдет.

…Перешагнув порог, Кулунтай стащил с головы вылинявший и помятый картуз, прихрамывая подошел к японцу. Накамура показал на стул. Кулунтай сел. Его огромные, узловатые руки то беспомощно замирали на широко расставленных коленях, то разглаживали редкие, слипшиеся от грязи волосы. Накамура молчал. Молчал и Кулунтай. Он вообще говорил очень редко, а сейчас, в присутствии начальства, казалось, и совсем потерял дар речи.

Майор, разглядывая Кулунтая, думал: «Дегенерат какой-то. Опустился до крайности. Забыл, небось, когда и умывался. Зарос грязью, как коростой». Вспомнив, что он пожал руку этого человека, Накамура брезгливо поморщился.

Поймав на себе взгляд, Кулунтай расправил широкие сутулые плечи, угрюмо поглядел на майора. Мутные, оловянные глаза тупо смотрели из-под лохматых белесых бровей.

— Подстрелили, значит? — равнодушно спросил японец.

— Подстрелили.

— Рана болит?

Кулунтай не ответил. Он перевел взгляд на китайца и опять уныло опустил голову.

— Когда сможете идти на задание?

— Когда лапа заживет, — ответил Кулунтай, вытягивая вперед раненую ногу.

— Как скоро это будет?

— Как перестанет болеть.

Накамура понимал, что Кулунтай говорит правду, и все же почему-то проникался к нему ненавистью. А может, это была и не ненависть. Может, это было презрение к человеку, который вызывал в нем отвращение, как мокрица, попавшая на чистое тело и случайно раздавленная под свежей рубашкой. Японец смотрел на скуластое, с приплюснутым носом лицо шпиона, стараясь понять, что скрывается за его холодным, опустошенным взглядом. Но понять это было невозможно. Такие лица не прочитаешь, как в них ни вглядывайся. Лишенное малейших признаков мысли, оно скорее походило на бесстрастный бронзовый лик рангунского будды, чем на лицо живого человека.

— Что говорит врач? — спросил японец, начиная терять самообладание.

— Говорит, что недели через две-три можно работать.

— Ну что ж, делать нечего. На костылях там появляться нельзя. Поправитесь, тогда и пойдете. Можете быть свободны.

Кулунтай продолжал сидеть.

— Можете быть свободны! — раздраженно повторил Накамура.

— Денег бы надо… Жить не на что… — переводя просящий взгляд с японца на Ван Мин-до, попросил Кулунтай.

— Ладно. Зайдите потом к капитану, получите у него, — пообещал Накамура.