Но однажды произошла стычка, чуть было не закончившаяся изгнанием Зойки с выселка. Все случилось из-за бани.

При всей покладистости характера, внешней степенности Моисей был человеком не без странностей. Как всякий старик, а тем более таежный охотник, он очень любил побаловаться веником. Считая баньку величайшим жизненным благом, Моисей давным-давно ввел, как домашний закон, топить ее дважды в неделю. Сперва все шло обычно, как у людей. Попарится, попарится старик в свое удовольствие, да на том и успокоится. Сядет за стол, покряхтит, глядя на пустеющий самовар, вытрет с лица капельки пота и повалится на деревянную скрипучую кровать.

На седьмом же десятке жизни Моисей как взбесился. Он ввел в доме свод строжайших правил, определявших поведение жителей выселка в дни его наслаждений паром. Согласно этим правилам, домочадцам вменялось в обязанность: своевременно натопить баню (да так натопить, чтоб стены трещали!), подготовить коня (если летом — подседланного, если зимой — запряженного в сани), вскипятить ведерный самовар.

Когда все оказывалось готовым, старик брал веник, белье и садился на коня, хотя до бани было не больше сорока шагов. Домочадцы все это безропотно выполняли. Хозяин есть хозяин! Попробуй ослушаться!

Раздевшись, Моисей напяливал шапку-ушанку, плескал на раскаленные докрасна камни два-три ушата холодной воды и взбирался на полок. Натянув на руки солдатские перчатки, старик начинал настегивать себя распаренным березовым веником. Сперва он делал это медленно, неторопливо, как бы нехотя. Минут пять-десять его тощая фигура оставалась белой. Моисей входил во вкус, принюхивался к парку. Потом плескал еще водички и опять возвращался на полок. Когда баня наполнялась густым паром и уже нельзя было разглядеть огонек масляного огарка, начиналось невероятное. Движения рук делались все проворнее и проворнее, удары — все звонче, громче. Тело наливалось пунцовым соком. Моисей вскакивал, поддавал жару. В бане стоял сплошной треск, кряканье, оханье, уханье. Скоро старик уже не крякал, а вскрикивал: «И-о-х! И-и-их!» Теперь это был уже не Моисей, а скорее наевшийся мухомору шаман, дошедший во время камлания до крайней степени экстаза.

Наконец Моисей на четвереньках выползал в предбанник, набрасывал на себя какую-нибудь лопотину и вываливался через порог. Старуха брала лошадь под уздцы и везла чуть живого хозяина домой. С полчаса он приходил в себя. Потом трясущимися руками сворачивал козью ножку, наливал чай и начинал наслаждаться: хлебнет из блюдца, затянется махоркой, хлебнет, затянется.

Откинувшись к стене, он дул в блюдце, примостившееся на трех пальцах, и, блаженно закрывая глаза, изрекал:

— Вот это банька, всем баням — банька! Березовый веник, он всю хворь… дурь… лень… выбьет. А ежели после парилки хлобыстнуть чарку да понюхать чесночку, то и в сто лет можно хоть под венец…

И вот этот, можно сказать, священный порядок однажды был самым бесцеремонным образом нарушен.

Когда Фекла засуетилась, торопясь «подать транспорт», Зойка не вытерпела:

— Я сейчас его привезу! Так привезу, что в другой раз не захочет!

Она выбежала на улицу, а через несколько минут вернулась, села к самовару. Прошло полчаса. Старуха забеспокоилась: «Что бы это? Уж не запарился ли, часом?»

— Ничего ему не сделается. Он — закаленный! — утешала внучка.

В сенях что-то загрохотало, дверь распахнулась, и в избу ввалился сперва огромный клуб морозного воздуха, а за ним — Моисей, держа в руках охапку белья. Старуха забилась в угол.

— Где лошадь?! — взревел Моисей. — Или не знаете?!

Зойка встала из-за стола и, подбоченившись, посмотрела в упор на старика.

— Знаем, Моисей Васильевич, все знаем… — проговорила она спокойно. — Бабушка ни при чем. Я распрягла лошадь. Хватит чудачествами заниматься, чай, не маленькие…

Моисей швырнул в угол белье, уставился на Зойку, часто заморгал ресницами.

— Это еще что? — зловеще прошипел он. — Кто в доме хозяин? Ты? Или я?

— Вы, вы хозяин, но издеваться над бабушкой я вам не позволю, — ответила Зойка. — Ничего не сделается, если и пешком до избы дойдете. Недалеко. Не заблудитесь!

Моисей задохнулся, схватил чересседельник и замахнулся, но Зойка вырвала чересседельник, забросила его под кровать и бестрепетно уставилась деду в глаза. Моисей не выдержал взгляда, внутри у него что-то крякнуло, сломилось. Он растерянно оглянулся и неуверенно сказал:

— Чтобы завтра ноги твоей здесь не было.

Зойка дерзко усмехнулась и сказала бабушке:

— В баньку пойдем? Пора, а то выстудится…

Так был свергнут на выселке грозный монарх. С этого дня жизнь в Дальджикане пошла по-другому. Как ни храбрился старик, как ни порывался иной раз напомнить о былом могуществе, но это ни на кого уже не производило прежнего впечатления…

Сопровождавший Костю Дудкин, подъезжая к выселку, забеспокоился.

— Может, мне лучше не появляться? Выгонит ведь?

— Да брось ты! Он уже, наверно, забыл теперь.

Пограничники въехали во двор, спешились, привязали коней. Не успели они привести себя в порядок, как в дверях показался Моисей. Дудкин торопливо приложил руку к козырьку. Слезкин сделал то же самое.

— А-а-а! Ты опять заявился? — пробубнил Моисей, не ответив на приветствие. — Линию приехал ремонтировать? — ехидно протянул он.