Ирвена бросало то в жар, то в слабость, но две недели спустя он всё ещё цеплялся за жизнь. Чернота расползлась по его глазам и целиком покрыла склеры, зато его веки, слизистые и губы оставались розовыми, хоть и бледными.

Нам с Ячером потребовалась ещё неделя, чтобы вычистить рану окончательно. Словно в насмешку над нами, шрам так и остался чёрным. Зиял рваной отметиной на побледневшей коже спины, словно безумный художник запечатлел на ней адскую сороконожку.

На исходе четвёртой недели Ирвен начал поправляться, но процесс шёл настолько медленно, а своенравный пациент настолько сильно уверовал в своё выздоровление, что мне порой хотелось его пристукнуть. Я даже выучила заклинание погружения в глубокий сон, и если бы у меня были лишние силы, обязательно бы его применила.

Вместо того чтобы соблюдать постельный режим, Ирвен начал тренироваться!

Увидев его с мечом, я ужасно разозлилась. Просто вскипела. Ещё несколько дней назад он едва стоял на ногах и шатался от слабости, идя в ванную, а теперь — вы только посмотрите! — махал мечом на лужайке. Во мне всё бурлило от негодования: я изнывала от усталости и истощения, чтобы отдать ему все свои силы, а он столь бездарно тратил их на никому не нужные подвиги! Какой меч, если у него ложка недавно выпадала из рук?!

— Ирвен! — возмущённо воскликнула я, подлетая к нему. — Вернись в покои! Тебе противопоказаны нагрузки!

— Я всего лишь разминаюсь, потому что чувствую себя ослабевшим, — отозвался он, проворно отступая от меня вместе со своим мечом.

— Ты чувствуешь себя ослабевшим, потому что ты всё ещё болен, — зашипела я. — А чтобы вылечиться, тебе нужно вернуться в покои и как можно больше отдыхать.

— Я устал лежать, — упрямо ответил он.

От его слов у меня чуть глаз не задёргался. Нет, с одной стороны его можно понять. Но меч?! Если бы он попросил выйти на прогулку, я бы даже поддержала эту идею. И отпустила бы. Минут на пятнадцать. Но выполнять пируэты с оружием? Он совсем рехнулся?

Вместо того чтобы наорать, я мысленно посчитала до десяти. А потом ещё до десяти. И ещё до десяти — для верности.

— Гвен, я чувствую себя достаточно хорошо… — начал он, и это стало точкой невозврата.

На протяжении тридцати дней я изо всех сил старалась, сочувствовала, переживала, заботилась, лечила, перевязывала, недосыпала, отодвигала свои потребности на задний план, тратила все силы до последнего предела — чтобы что? Чтобы он вот так безответственно похоронил все эти усилия глупой тренировкой?

Негодование вскипело и выплеснулось наружу:

— Так может, если ты так хорошо себя чувствуешь, то я тебе больше не нужна? Если ты сам себе лекарь, то мне и делать тут больше нечего?

Он недобро сощурился и шагнул ко мне.

— Это ты к чему?

— К тому, что ты не слушаешь, что я говорю! Я просила тебя оставаться в постели, но ты уже три дня поступаешь мне наперекор! Сначала всю ночь проторчал в кабинете, следующим вечером уехал из имения, хотя я была категорически против, а сегодня решил, что достаточно здоров для тренировки?

— Ты драматизируешь, мне уже не настолько плохо, чтобы целыми ночами и днями валяться в кровати, — отрезал он.

— Прекрасно. Раз тебе не настолько плохо, то мои услуги тебе не нужны, и контракт продлевать мы не станем, — вздёрнула я подбородок.

Разумеется, это был блеф. Мы оба знали, что я ему ещё нужна — очень нужна! — но я не собиралась постоянно ссориться с ним из-за режима. Чувствовала, что ему ещё рано нагружать организм, и хотела использовать продление как рычаг давления.

Ирвен посмотрел на меня исподлобья. Он прекрасно понимал, что я задумала, и теперь тоже злился, потому что терпеть не мог, когда его принуждают.

— Либо ты соблюдаешь мои рекомендации, и мы продолжаем лечение, либо ты действуешь на свой страх и риск, а я уезжаю, чтобы этого не видеть и не чувствовать себя ответственной за твоё здоровье. Выбирай, Ирвен.

Он сощурился, и по моей спине пробежал холодок. С этими чёртовыми глазами и бледной кожей он выглядел как настоящий демон, и хотя я знала, что он никогда не причинит мне вреда, всё равно было как-то… не по себе.

Пока он болел, мы больше не целовались и не говорили о браке. Понятно, что теперь, когда Ирвену не грозила неминуемая смерть от яда кантрада, речи о женитьбе и быть не могло. Наши отношения подвисли в неопределённости, и эта неопределённость саднящей занозой засела в мыслях. Грызло изнутри мерзкое чувство, что он нуждался во мне, только когда умирал, а стоило ему встать на ноги — и он даже словом не обмолвился о наших отношениях.

Это ранило гораздо сильнее, чем я готова была признать.