Вернувшись домой я пошёл в комнату жены. Она полулежала на диване с книжкой в руках. Я не стал ходить вокруг да около и сразу потребовал, чтобы она сказала мне имя мертвеца. В ответ она лишь рассмеялась:

– Ты никогда не узнаешь его имя. Уж точно не от меня.

– Зачем ты это сделала? Неужели из-за того, что я бабу привёл? Но мы же развелись, детей у нас нет. Скажи имя и я съеду, оставлю тебе всю квартиру, живи в своё удовольствие.

– Я и так живу в своё удовольствие, а вот ты не будешь. Выйди, ты мне мешаешь.

Ох, каких чудовищных усилий мне стоило подавить нахлынувшую ярость и не придушить стерву.

Так и живу теперь, хожу через каждые три дня к тёте Вале умываться, чтобы избежать очередной депривации сна. И всё время меня терзает мысль - ведь тётя Валя не вечная. Сколько ей лет? Много, наверное. Если она умрёт, что мне делать, кто мне ещё поможет? Других знахарок я не знаю. Эта гадина, моя бывшая жена молчит. Вот сижу и думаю, то ли мне её пытать, то ли попытаться снова с ней сойтись.

Не решил пока.

Надо бы паяльник с работы принести…

Голос из подвала

Эту историю мне рассказывала знакомая медсестра, а ей в свою очередь одна пациентка в больнице. Верить или не верить каждый решает сам, вполне возможно, что это всего лишь последствия тяжёлой травмы головы. Рассказывать буду от первого лица для лучшей эмпатии и более объёмного эмоционального восприятия.

Это случилось за несколько дней до трагедии. Где-то около одиннадцати вечера я возвращалась с вечерней пробежки. Бегать по утрам у меня не получается, так как люблю поспать и вылезать из тёплой постели ни свет ни заря для моего организма невыполнимая задача. Но форму поддерживать как-то надо, особенно мне, с моей склонностью к полноте и любовью к тортикам.

Надо сказать, что живу я в панельной хрущёвке с дико неудобным подвалом. Такой узкий каменный каземат с кладовками, передвигаться по которому, из-за протянутых под потолком труб, можно только согнувшись в три погибели.

И вот подхожу я к своему подъезду и вижу, что дверь в подвал распахнута настежь, а внутри горит свет. Вроде бы ничего особенного, может кто-нибудь из соседей решил на ночь глядя наведаться к себе в кладовку. Но я всё-таки решила проверить. Пять лет назад у нас были проблемы с бомжами. Они почему-то облюбовали именно наш подвал, когда же их разогнали, нам поставили железную дверь и навесили замок, раздав по ключу каждому из жильцов.

Немного постояв на пороге, я спустилась вниз на пару ступенек и прислушалась. Ни звука. Только слабое гудение лампочки под низким потолком.

– Есть кто-нибудь? – громко спросила я, прорезав подвальную тишину.

Никакого ответа. Я уже хотела спуститься до конца и выключить свет, как вдруг услышала голос:

– Я есть.

Голос был очень странным, ни мужским и ни женским, каким-то неестественным, жутковатым, царапающим слух.

– А вы… кто? – снова спросила я, стараясь припомнить у кого из соседей похожий голос.

– Я есть, – опять раздалось мне в ответ.

«Пьяный что ли?» - подумала я.

– Вы из этого подъезда?

В правом крыле подвала послышалась возня.

– Я есть, нож есть, а мяса нет, – проговорил голос.

Мне стало не по себе. «Что за бред он несёт?» Возня сменилась глухим кашлем и тяжёлым сопением.

– Я есть, нож есть, а мяса нет, - повторил голос.

В отдалении раздалось какое-то пощёлкивание. Звук нарастал, надвигался. Кто-то шел ко мне из правого крыла, цокая по бетонному полу. Он кряхтел, пыхтел, кашлял и приближался.

Вот в проёме замаячила бесформенная тень, и я увидела старичка. Невысокий, ростом с пятилетнего ребёнка, лицо сморщенное как печёное яблоко, клочковатая борода до пояса. На нём было что-то вроде коричневой шубы, из-под которой торчали волосатые козьи копытца.

– Я есть, нож есть, а мяса нет, – пропыхтел старик, жадно глядя на меня ярко горящими красными глазами.

Я подумала, что схожу с ума. Мозг лихорадочно сигнализировал, что то, что я вижу сейчас невозможно в природе. Это создание неестественное, нездоровое, чуждое этому миру. Знаете, как герои Лавкрафта частенько сходили с ума, сталкиваясь с «неописуемым ужасом», потому что вид древних не поддавался осознанию. Передо мной, конечно, был не Ктулху, но рассудок мой всё равно затрещал по швам.

– Я есть, нож есть, а мяса нет, – в четвёртый раз повторил старик и возбуждённо сопя, забрался на нижнюю ступеньку.

Его сальные глазёнки продолжали гореть лихорадочным блеском.

Лампочка загудела сильнее, несколько раз мигнула и погасла. Подвал погрузился во мрак, только отдалённый свет уличных фонарей тускло освещал, через открытую дверь, предбанник и несколько верхних ступеней. Красные глаза старика мерцали уже в метре от меня, я почувствовала лёгкое прикосновение к своей ноге.