— Климова, успокойся, дорогая, и дослушай меня.

Сейчас мне тоже стоит извиниться за то, что вклинилась и оборвала? Мне очень неуютно с ней, как с матерью Алексея. Я тут лишняя и мне пора.

Теперь отставив салатник в сторону, Смирнова смотрит в окно, упираясь маленькими ладошками в рабочий стол.

— Мы ведь взрослые люди, Оля. Поэтому не надо никому друг другу что-то доказывать, в чем-то резво убеждать, заставлять подстраиваться или изменять мнения. И, — она степенно поворачивается лицом ко мне, — просить прощения у меня, детка, вообще не стоит. Никогда! Я — простой человек и тоже когда-то была в твоей же шкуре. Мать Максима держала меня на миниатюрной кухне и устраивала родительский допрос со словесным насилием и виртуальным рукоприкладством, она избивала меня гнусными домыслами, стегала жестокими словами и сыпала проклятиями в лицо — как я, кто я, что я за мерзость и физиологический урод; как посмела окрутить ее хорошего сына, как изменяла ему, пусть виртуально, но молва ведь шла, а дыма без огня, как известно, не бывает; как мучила его, как, как, как. Во всех его страданиях, если таковые были, виновата была только я! Оль, там было слишком много моих грехов. А знаешь, почему? Я, видите ли, была недостойной партией ее любимому единственному сыну. Господи! Она мне счастья желала, а я, глупая, добровольно лезла в приготовленную Смирновым петлю.

Она интересно хихикает и дергает плечами. Затем вдруг опускает голову, стряхивает наваждение и снова прямо устремляет свой взгляд. Смирнова исповедуется передо мной, что ли? К чему она ведет?

— Антонина Николаевна…

— Оль, детка, пойми, пожалуйста, что это не смотрины, а мы не рассматриваем тебя, не обсуждаем и не даем советы. Заканчивай дрожать и просто будь самой собою. Ты поняла? Не слишком напугала тебя?

Все очень четко! Ваш урок не требует дополнительных объяснений. Смирнова медленно подходит ко мне и обнимает за плечи, при этом шепчет в ухо то, что я совсем не ожидаю услышать:

— Вы с Алешей красиво смотритесь, Климова. Друг на друга похожи, а это верный признак того самого единения душ. Так простые люди говорят, а не моя задуренная наука.

— Мы не вместе, — шепчу ей встречное предложение. — Пожалуйста, поймите. Вы попросили меня помочь, и мне кажется, что я Вам помогла?

— Безусловно. Мы рады, что вы приехали, а в остальном — поживем-увидим, поживем-увидим, детка. Я с некоторых пор стараюсь не заглядывать в будущее, не озвучивать своих желаний вслух — все равно не сбудется, уже не составляю астрологических прогнозов и не просматриваю ленту в канале «Что день грядущий нам готовит?», просто констатирую очевидный факт.

Она бережно отстраняется от меня и на вытянутых руках со всех сторон как будто осматривает.

— На вашем курсе очень не хватало тебя. Группа поблекла, исчез природный шарм, осталась долбаная муштра и солдатское «ать-два». Смирный зверствовал на практике и отчислял достойных ребят. Мы с ним даже поругались на этой почве. Оль…

— Спасибо за поддержку, Антонина Николаевна.

— Всегда готова помогать. Ты слышишь? Оля?

— Я справлюсь сама. Благодарю за предложение. Вы и так очень помогли тогда, после смерти отца, и сейчас меня почему-то поддерживаете. Не подумайте, что я неблагодарная свинья. Просто это личное, — громко сглатываю, — наши отношения с Вашим сыном, они не перейдут во что-то более серьезное, чем то, что есть сейчас. Мне очень жаль, но…

— Твои отношения, — она кивает головой, словно исправляет мою ошибку, — с Алексеем.

— Не поняла, — удивленно уточняю.

— Ты сказала с «Вашим сыном», а я всего лишь помогла и уточнила с каким из них. У меня их два, Оль. С третьим ребенком, — у нее увлажняются глаза, и она быстро отворачивается от меня, — Смирный обманул. Обещал и не выполнил, плюс возраст помешал.

Ей, видимо, в таком огромном доме скучно находиться летом. Нет преподавательских занятий, дети выросли, а внуков пока не завели, вот она и ищет свободные на беседы уши, а тут я удачно подвернулась. Неужели она не понимает, что сейчас этим разговором сильно мучает меня.

— Да-да, с Алексеем. Но тут точно нечего обсуждать. Я обещаю Вам, что ничего не будет. Лешка сам уйдет. Я наскучу и надоем ему. То, что сейчас между нами происходит — такой себе эксперимент, плюс выручка, своеобразная плата за его помощь и терпение. И тогда, — кривлю лицо, — в тот вечер, когда он слегка не в форме пришел ко мне домой, я не смогла…

— Ты просто пожалела его? Он очень плохо выглядел? Больным, несчастным, жалким? Клянчил нежность, ласку, наверное, секс? Приставал с объятиями, возможно, угрожал, что не уйдет, потом наверняка вел себя, как самый настоящий мачо, хамил, настырно хозяйничал в квартире, устраивал без твоего разрешения свой быт? Все ведь так было?

— Я этого не говорила.

— Но с этого все и началось, Климова. Ты посмотрела на сильного мужчину иным взглядом и поняла, что он обыкновенный человек, который так же, как и ты нуждается в общении, в физическом контакте, в дружбе, на конец.

— Не понимаю, — усмехаюсь и из стороны в сторону качаю головой. — Антонина Николаевна, что Вы имеете в виду?

Она хмурится и по-детски сморщивает лицо, демонстрируя мне мелкие лучики доброты и ласки.

— Сменим тему, Климова! Скажи, пожалуйста, ты любишь рыбный пирог? Духовой, естественно.

И на этот вопрос я тоже, увы, не знаю, что сейчас ответить. Просто киваю, а она мне широко улыбается и зачем-то прищипывает мой нос:

— Поживем-увидим, Климова, поживем и все увидим.

Никогда я так не радовалась быстрому расширению нашей женской компании, как сейчас, — на кухню заходят отец и сын. Те самые упертые Смирновы, от которых «Климова, держись!». Я бы еще добавила слово «подальше», но с этим уже, по-видимому, вышла неувязка. Максим Сергеевич широко улыбается — для меня впервые, а Лешка, опершись о дверной косяк, рассматривает всех нас.