— Мы — не друзья, — спокойно отвечаю. — Не друзья. Все скоро закончится, Антонина Николаевна, мне жаль, что так, но мы не будем вместе с Лешкой. Как пара…

— Климова, не обижай моего сына, — она шутливо угрожает. — Если вдруг, то будешь иметь дело со мной, а в гневе, Оля, я чрезвычайно страшна и крайне опасна. Не доводи до максимального отката! Смирный и мои мальчики об этом знают! Не заводи меня и помни, девочка, что со мной лучше дружить! Ага?

— Мы расстанемся. Вот это я Вам точно могу пообещать, потому что сама не верю в дружбу между мужчиной и женщиной, а тем более после всего, что вместе переживем.

— Зря, детка. Это очень зря…

На обратном пути в своей любимой машине Алексей ритмично постукивает пальцами по кожаной обмотке рулевого колеса, слегка покачивает головой в такт какой-то бубнящей музыке, по-моему, даже подпевает, по-детски удивленно рассматривает ночной летний город и строит, по-моему, слишком долгосрочные планы — на века вперед. Я вижу и читаю все по его непроизвольно улыбающемуся лицу. Смирнов мечтает, фантазирует и проектирует, рисует безоблачные картины своего яркого мира.

— Душа моя, ты как? — на очередном красном светофоре в десятый раз задает вопрос.

— Все нормально, Лешка, — натянуто улыбаюсь. — Прекрасный вечер, замечательный ужин. У тебя великолепные родители, а ты, действительно, их Великолепный Первый Сын. Все три — с заглавной буквы, ты — ВПС, в этом даже не сомневайся!

— Ты обманываешь меня, одалиска. Не забывай, что я все вижу по твоему наигранному оскалу. Убери его, пожалуйста, с лица, — прищипывает осторожно мою щеку, — немедленно. Будь грустной, но естественной. Так проще, легче, правдивее и мне, солнышко, спокойнее. Так я точно знаю, что со мной в салоне находится живой нормальный человек.

— Спокойнее и легче? То есть, — поворачиваю к нему свое лицо, — ты умиротворен, когда я страдаю.

— А ты страдаешь, изумруд? Поделись со мной. Страдания так же, как и радость, нужно разделять с родным и близким человеком, с тем, кто рядом, с тем, с кем ты живешь…

С родным и близким человеком? Господи! Теперь я тоже вижу, что Смирнова все-таки права. Мудрая женщина читает своего сына, безусловно, лучше, чем его глупая «сексуальная раба». И в мыслях не было, что в нашем совместном времяпрепровождении может быть что-то подводное и криминальное, что-то опасное и непостижимое, что-то что в скором времени может вызвать психоэмоциональный шторм. Что же я натворила? Где ошиблась? Там, на маяке, когда позволила рулить инстинктам и желаниям? Вместо того, чтобы его подальше отогнать, я соблазнила Алексея и фактически своими руками уложила в кровать. Или здесь, в пустой отцовской квартире, когда после случайно подслушанного его степенного разговора с младшим братом, решила, что и мне не помешает надежный сильный друг? Друг? Да ты — непроходимая дура и тупица, «Оля Климова»!

— Я вот думаю, что Зверя пора прощать, — он гордо объявляет. — Все-таки мы крыску с отсутствием нательного креста немного перегрели. Я чувствую свою вину, значит, мне и разгребать. А? Что думаешь?

Он советуется со мной?

— Тебе решать. Леша?

— Угу? — он бросает быстрый взгляд в боковое зеркало, а потом заглядывается на меня. — Внимательно, душа моя.

— Нет-нет. Показалось, что сзади была машина.

— Я слежу за обстановкой, хватит маленького штурмана из себя изображать…

Он хороший! Хороший! Чересчур порядочный и даже слишком! Смирнов, действительно, Великолепный, а я вот сильно подкачала. Я — полковая…

Кружится и болит голова, ноет грудь и бешено дергает конечности… Господи, меня тошнит уже третий день подряд! Третий день я не могу нормально поесть, чтобы ни вывернуть свои внутренности наружу. Что со мной? Рассматриваю мутным взглядом рисунок кафельной плитки на полу. Замысловатые завитки, мелкие кружочки, точки, вытянутые лепестки и толстые фасолины… Эмбрионы, плодики, детки, беременность и роды! Желудок скручивает, тело сотрясает еще один спазм, а я быстро разворачиваюсь к белой фарфоровой чаши, падаю на колени, обнимаю холодный и влажный обод, и извергаю пустоту. Там ничего. Естественно! Желчь, вода и жуткое послевкусие. Я очень есть хочу и не могу. Очередное наказание подкатило?

Прикрываю глаза и наощупь вытягиваю из кармана свой мобильный телефон. Опускаю крышку унитаза, усаживаюсь сверху, скрещиваю ноги и ищу то самое обязательное женское приложение:

«Что по срокам у меня? Какой день цикла? Когда планируется? А месяц хоть какой?».

Рубец болит уже неделю. Он чешется, тянет, колит и, наверное, расходится. Все те же стойкие семь дней, как Алеша ушел в добровольное половое воздержание — он не трогает меня и даже не пытается. Целомудренный поцелуй в макушку, каменный пах в мой зад и властная рука на хирургически распаханном пузе. Наигрался или почувствовал неладное, а может я стала пахнуть мертвечиной — такой себе, подпорченный товар? Или я все же довела его? Лишила сладенького? Теперь осталось лишь дождаться вполне закономерной фразы:

«Ну, пока, душа моя. Лечись и не хворай, девчушка».

Какое сегодня число? Сверяюсь с электронной датой на телефоне и с дурацким безразличным видом рассматриваю свой сохраненный календарь. Чудесно! По всем показателям я беременна. Задержка две недели. Безмозглая! Все проспала! Жизнь ничему не научила «Олю»!

— Оля.

Вздрагиваю и едва не роняю на каменный пол мобильный телефон. Тактичный стук в дверь, безуспешная попытка открыть и слишком мягкий мужской, как будто бы упрашивающий, голос.