— Когда тронемся?

— Отдохнут ребята и в путь.

Осмотрев еще раз погруженные в сани пушки и ядра, Даниил направился к отрядникам. Там уже шла смена лошадей. Кайгородов выбрал себе из управительской конюшни саврасого меринка, накинул на коня седло.

Вечер застал отряд и обозников в междугорье.

Бездорожье так всех вымотало, что пришлось останавливаться здесь на ночлег. Подвязав оглобли повыше и сложив упряжь на возы, обозники развели костер.

Ели замороженные пельмени. После сытного ужина люди повеселели. Возле костров начали оживленный разговор.

— Вот так и живем: когда хлеб жуем, а когда и мякину. Ладно в этот год сестра из Юрюзани муки привезли, а то бы зубы на полку, — говорил Никита Кайгородову, прополаскивая котелок.

— Муж-то у ней был барочник, утоп, осталась вдовой. В Юрюзани жить-то побоялась, приехала ко мне, — продолжал Никита.

— Зовут ее Серафимой? — стараясь сохранить равнодушный вид, спросил Даниил.

— Ага. А ты как ее знаешь? — полюбопытствовал Никита.

— Я жил у них в работниках.

— А-а, — протянул неопределенно Грохотов и, запрятав котелок в мешок, вздохнул. — Наказ дала мне Серафима, а выполнить не пришлось.

— Почему так?

— Видишь ли, какое тут дело. Как приехала она к нам в Первуху, вижу, сама не своя. Плачет, убивается. Мы было с бабой дознаваться стали, о чем горюет. «Тошно, — грит, — жить мне на свете. Ноет сердечушко, а по ком — одна ведаю». Пытаем, может, к знахарке сходить, отведет присуху. Улыбнется сквозь слезы и молвит: «Нет, не поможет мне зелье. Лучше передай, — грит, — братец попу, когда будешь в Сатке, вот эту бумажку да несколько семишников». — Никита полез за пазуху, вытащил бумажку и передал ее Даниилу. — Сам-то я неграмотный, што написано, не знаю. А тут закрутился в Сатке и забыл сходить в церковь. Сама-то она раскольница, а зачем гнала к попу, не знаю.

Кайгородов бережно развернул листок бумаги и прочел: «Помолиться за здравие раба божьего Даниила».

Опустив голову, Даниил долго сидел молча. Затем передал бумажку Никите и поднялся от костра.

— Храни пока у себя, — произнес он в волнении, — я пойду проверю посты.

Зимний вечер медленно угасал. На междугорье легли тени. Даниил прислонился к лиственнице и долго смотрел, как одна за другой загорались звезды. Вздохнул и, как бы сбрасывая с себя тяжесть, бодро зашагал по дороге.

Крепость Челяба в то время была центром обширной Исетской провинции. Гарнизон к моменту подхода пугачевского полковника Грязнова состоял из тридцати солдат, двухсот шести рекрутов во главе с поручиком, четырьмя капралами, барабанщиком и цирюльником. Населения в Челябинске было семьсот тридцать шесть душ мужского пола, включая членов провинциальной канцелярии: статского советника-воеводу Веревкина, его помощника коллежского асессора Свербеева и несколько мелких чинов. Правда, напуганный размахом пугачевского восстания, воевода согнал в Челябинск из окрестных сел и деревень около полутора тысяч мужиков, но эти «защитники» были ненадежны. Сформированные из них отряды под командой хорунжего Наума Андреевича Невзорова, исетского атамана Михаила Уржумцева в январе 1774 года подняли восстание. Купцы и мещане в страхе попрятались кто куда. Захватив артиллерию крепости, оставив ее без охраны, толпы повстанцев хлынули к «государеву дому», где засел со своими приближенными воевода Веревкин. Выволокли его на улицу и начали избивать чем попало.

Еще за несколько дней до восстания в Челябинске сибирский губернатор Денис Чичерин направил на помощь Веревкину рекрутскую роту числом сто двадцать семь человек под командой поручика Пушкарева и особую команду под начальством секунд-майора Фадеева в составе двадцати семи человек для обучения военным экзерцициям и для командования крестьянами, собранными в Челябинск из сел и деревень. Не доходя пяти верст до города, отряд Фадеева был разбит пугачевцами. Поручику Пушкареву в злосчастный для Веревкина день удалось пробиться в Челябу. Крепость стала готовиться к защите. Пугачевские отряды росли по мере приближения к Челябинску. Поднимались башкиры Мияса и соседних волостей. Подошли татары из Варламово и других сел. Формировались казачьи отряды станиц: Есаульской, Долгодеревенской и Коелги. Сплошной лавиной шли с гор вооруженные чем попало работные люди и приписные крестьяне. Атамана Грязнова встречали колокольным звоном и радостными возгласами:

— Да здравствует восударь наш Петр Федорович!

— Дворян на висельницу!

— Веди на Челябу!

— Братушки! — приподнимаясь на стременах, выкрикивал Грязнов. — Весь народ стоит за нашего многострадальца царя-батюшку. Поможем ему одолеть врагов престола российского. Принимайте присягу! Пособляйте бить супостатов!

Грязнов — худой, длиннобородый, с неспокойными глазами, одетый в чекмень и шапку, опушенную лисьим мехом, с пристегнутой с боку шашкой, молодцевато сидел на поджаром башкирском скакуне. Со своей армией он остановился недалеко от Челябы в деревне Першино. Здесь к нему после нескольких дней тяжелого похода и явился Кайгородов со своим отрядом.

— Прибыл? — спросил он Даниила слегка глуховатым голосом. — Сказывал мне про тебя Иван Степанович, будто ты немецкую речь и письмо разумеешь?

— Маракую маленько, — скромно ответил Кайгородов.

— Ладно, — Грязнов потер руки, — сколько людей привел?

— Побольше сотни.

— Давай устраивайся на ночь, а вечером зайдешь ко мне. С вами, ребята, — повернулся он к Артему и Варфоломею, которые прибыли вместе с Кайгородовым, — поговорю на особицу. Идите отдыхайте с дороги.