Шрифт:
Я фыркнул, не удержавшись.
– Ну, нет… Вряд ли это можно есть.
Она лишь пожала плечами. Еда явно занимала особое место в её мыслях, хотя Небула никогда не была самой прожорливой среди хобгоблинов. А вот Травинка… О, это совершенно другая история.
Тем не менее, у меня был вопрос, который хотелось задать.
– Ну, как вам тут? Нравится?
– Очень даже! – она оживилась, широко улыбаясь. – Тут зелёная трава, синее небо, ваша добрая семья…
Она заговорила, и потоком понеслись её впечатления. О том, как их приняли, как помогли адаптироваться.
Топ. Топ.
Мы шли вдвоём по саду, вечерело, воздух наполнялся прохладной свежестью. Слушая её, я чувствовал, как сердце наполняется теплом и спокойствием.
Вот бы так всегда… Я посмотрел на её сияющее лицо.
Но, увы, где-то в глубине души уже поднималось тревожное предчувствие. Будто над нашим домом сгущаются тучи.
…
Когда я вошёл в обеденный зал, первое, что услышал, был недовольный голос:
– Явился?
Но мне было всё равно. Замечание матери пролетело мимо.
Мне было всё равно, что за нашим столом теперь сидят хобгоблины.
Даже то, что рядом со мной устроилась Айгуль, не вызвало никакого волнения.
На самом деле, мне всё это даже нравилось.
Однако одно не укладывалось в моей голове – он.
– Дядя Коля? Вы здесь? – невольно вырвалось у меня.
Рядом с отцом сидел его старый друг, Романов Николай.
Как всегда, в своём неизменном военном мундире. Тёмно-зелёный китель, украшенный блестящим орденом Белого орла, придавал ему величественный вид. Высокий, на голову выше отца, крепкий, будто скала.
– Ой, негодник, наконец-то появился! – прогремел он с широкой улыбкой. – Яснович, ну и сын у тебя чудной!
Отец только махнул рукой.
– Петрович, на моего сына не смотри, за своими детьми следи.
Эти двое – два Николая – общались так всю жизнь, называя друг друга то по фамилии, то по отчеству. Яснович был моим отцом, а Петрович – его неразлучным другом.
– Это я чудной? – усмехнулся я. – Дядь Коль, вы в зеркало по утрам смотритесь?
– Каждый день! – с гордостью отозвался Романов.
– И вас ничего не смущает?
– Абсолютно всё устраивает.
Он рассмеялся, а я только покачал головой. Их весёлое настроение было явно «под градусом», и, если честно, спорить с ними в таком состоянии было бесполезно. Что бы я ни сказал, они всё равно не воспримут всерьёз.
В любом случае, мне пришлось сесть за стол и, разумеется, как следует осмотреть всё, что на нём стояло.
Марфа со слугами постарались на славу.
На этот раз они использовали мясо змея – того самого «стража» горгоны. Его томили со специями целых двенадцать часов.
Результат был впечатляющим: мясо приобрело аппетитный, насыщенно-мясной оттенок, а его аромат мгновенно пробуждал голод. Оно буквально распадалось на волокна от одного прикосновения.
Это вам не курица и даже не корова – вкус был такой, что словами не описать. Хотелось есть и есть, пока желудок не закричит о пощаде. Собственно, этим я и занимался.
В основном говорил Романов. Он умудрялся подкалывать абсолютно всех за столом, не упуская ни единой возможности.
Хобгоблины его вовсе не смутили. Напротив, он так ими заинтересовался, что всерьёз пытался «соблазнить» их перейти на свою сторону, предлагая золото.
– Дядь Коль, ты с огнём играешь.
– Ладно, ладно, это просто шутка!
Атмосфера за столом была действительно замечательной. Голоса звучали громко, разговоры перетекали от темы к теме, вызывая общий смех.
Наш хохот эхом разносился далеко за пределы дома.
Даже Травинка и Скай, которым не всегда удавалось сразу понять, о чём речь, смеялись вместе со всеми.
Я редко видел их такими радостными, особенно Ская. Обычно он казался мне угрюмым и сосредоточенным, но сейчас был совсем другим.
Простой парень, сидящий рядом, восхищённый харизмой Романова, как и все остальные.
В любом случае, отец обронил фразу, которая заставила меня задуматься, что ситуация далеко не так проста, как казалась:
– После ужина нужно будет поговорить…
Это означало, что Романов приехал сюда явно не ради шуток и весёлых разговоров. Что-то случилось. Что-то, что вынудило его отложить всё остальное и приехать.
Осознав это, я только кивнул:
– Хорошо…
Похоже, разговор – единственное, что я сейчас могу сделать.