Линкольн Райм думал, что злосчастная дубовая балка, перебившая ему позвоночник, еще страшнее покалечила его сердце. Но в ту ночь, когда Закс прижималась к нему, он понял, что ошибался.

— Ты ведь понимаешь меня, Амелия? — прошептал он.

— Обращаемся друг к другу исключительно по фамилии, — заявила она с улыбкой и подошла к постели. Наклонилась и поцеловала его в губы. Он вжался затылком в подушку, но в конце концов ответил на поцелуй.

Ее сумочка упала на пол. «Глок» отправился на столик у изголовья следом за часами и курткой.

Они снова поцеловались. Он отвернулся.

— Закс... риск слишком велик!

— Риск — благородное дело, — ответила она, глядя ему в глаза. Затем выпрямилась и пошла к выключателю.

— Стой, — окликнул ее Райм и отдал команду компьютеру: — Выключить свет.

Комната погрузилась в темноту.

* * *

ДЖЕФФРИ ДИВЕР

«Свою первую книгу я написал в 11 лет, — заявил Джеффри Дивер на недавней интернет-конференции. — Книгу я писал два дня, а потом целый месяц разрисовывал ее обложку». Затем в писательской карьере Дивера наступил значительный перерыв, за время которого он успел окончить юридический факультет и поработать адвокатом. Возобновив литературную деятельность, Дивер создал 14 детективных романов, в числе которых и такие всемирные бестселлеры, как «Могила девы» и «Собиратель костей». Во время конференции один из читателей посетовал, что, взявшись за книгу Дивера, не может уснуть, пока не дочитает ее до конца. На что писатель ответил: «Для того я и пишу».

ДОРОГА ДОМОЙ

Дебора Смит

Рони Салливана никогда не было дома. У Клэр Мэлони всегда были и дом, и большая любящая семья.

Еще детьми Рони и Клэр полюбили друг друга. Их чувство прошло испытание горем и долгой разлукой.

В конце концов любовь помогла им найти одну, общую для обоих дорогу домой.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Пролог

Я предполагала, что со временем стану эдакой пожилой дамой, из тех, что беседуют с помидорными кустами и покупают своим кошкам свитерочки. Мне едва исполнилось тридцать, но, зная, кто я и откуда, я могла прикинуть, что из меня получится. Старушка со странностями, которая красит губы алой помадой и рассказывает правдивые истории про свою семью. Обо мне бы говорили: «Да, да, она всегда была немного не в себе. Вы понимаете, что я имею в виду».

Я представляла себе, как буду сидеть в кресле-качалке на веранде дома для престарелых журналистов, особняка, стилизованного под середину прошлого века, потягивать бурбон с кока-колой и рыдать о Роне Салливане. В последний раз я его видела, когда мне было десять лет, а ему пятнадцать. С тех пор прошло двадцать лет, но я всегда о нем помнила и знала, что не забуду никогда.

— Хочется верить, что у Ронни жизнь сложилась, — время от времени начинала мама, а отец, опуская глаза, кивал, и тему закрывали. Они чувствовали себя виноватыми в том, что приложили руку к изгнанию Ронни, и знали, что я не могу их простить. В остальном мы прекрасно понимали друг друга, что для меня было очень важно, особенно после того, как прошлой весной меня привезли из больницы домой — я тогда чувствовала себя безнадежной неудачницей.

Два моих старших брата, Джош и Брейди, о Роне вообще не говорили. Когда Рон Салливан жил у нас, они учились в колледже и дома бывали редко. Но два других брата вспоминали о нем всякий раз, подстрелив на охоте оленя.

— Этот в подметки не годится тому, что завалил Рон Салливан, когда мы были мальчишками, — говорил Эван Хопу.

— Да уж, — мрачно вздыхая, соглашался Хоп. — Тот был всем оленям олень. — Чем меньше были рога у их добычи, тем больше они убивались.

Что до остальных родственников — и с папиной, и с маминой стороны ветви фамильного древа были такими спутанными, а корни такими глубокими, что оно походило на старый развесистый дуб, — то для них Рон Салливан был размытым отражением их собственных предубеждений, сожалений, пристрастий. Насколько хорошо они его помнили, зависело от того, как они воспринимали ту, прошлую жизнь и себя тогдашних. Большинство из них избегали этих болезненных воспоминаний.

Но мы с Роном остались навсегда вместе, примером живым и трагическим — именно так нас запомнили жители нашего маленького, затерянного в горах Джорджии городка, где люди хранят память о грустном так же бережно, как прабабушкин фарфор. Кстати, стекло и фарфоровый сервиз моей прабабки сложены в сундуке на чердаке у родителей. Мама в глубине души лелеяла надежду, что когда-нибудь они мне пригодятся, что ее единственная из пятерых детей дочь чудом превратится-таки в настоящую даму, из тех, что ставят на стол фарфор, а не пластмассу.

Да, надежда была... Но то, что произошло с Роном Салливаном и со мной, изменило и мою жизнь, и мою семью. Именно благодаря ему мы увидели себя такими, какими были на самом деле, людьми одновременно добрыми и жестокими, а сочетание это столь же неразделимо, что и узы крови, брака, времени. Я пыталась его спасти, а вышло так, что он спас меня. Его уже двадцать лет как могло не быть на свете — тогда мне ничего не было об этом известно, — но я знала, что из-за него жизнь моя замкнется в заколдованный круг: я всегда буду ждать его возвращения.